Психологический бестиарий. Психологический гербарий
Шрифт:
— Давай-ка я тебя обвенчаю вон с той веткой, — предложил филин дрозду.
— Зачем? — мрачно спросил самоуничижающийся дрозд.
— У тебя, может быть, обретется мотивация к преданности и постоянству, — объяснил филин.
Дрозд на мгновение замер, но от усталости сорвался с очередной веточки. Крылья едва удерживали его.
— Нет, — сказал дрозд. — Я буду искать только свою веточку. Я хочу, чтобы она была мне предана, как я ей. Во мне есть несказанный идеал моей веточки. И никакой другой. Все они не мои. Моя веточка ждет меня. Может быть, она сохнет без меня.
—
Что имел в виду филин? Ответила ли мудрая ирония? Или же отстраненная вежливость? Теперь уже трудно догадаться.
А дрозд метался, пока вовсе не обессилел. Тогда в забытьи он слился со случайной веткой. Она же щедро отдала ему силы и покой. А впоследствии он свил на ней гнездо.
(Психологический бестиарий В.Ахрамовича. Ж-л "Наука и религия". 12.1991г.)
Из воспоминаний Россинанта
Клянусь копытами, как четырьмя основаниями, что мы ходили по земле. И наше странствие покрывалось небом.
Клянусь двумя основаниями — небом и землею, — что вокруг были трава и камни. Два ездока на двух животных, на сером осле и ребристой кляче, ходили внутрь неведомого.
Были два светила — солнце и луна. И было третье — незримое. Нас было двое и их было двое. И мы любили друг друга. Но между четырех было пятое. И оно было первое, как трава небесная, — некая Дульцинея Тобосская. Мы жили травой видимой, а он — травой невидимой.
А вокруг были камни.
Камни бессчетные, как звезды — холодные и мерцающие. Это камни преткновения. Это камни спотыкающие, как отвердевшие сердца. Это были разбросанные на пути сердца жизни мертвой, камни противления.
Ибо звезды преграждают путь в небо.
Поверьте мне, старой ребристой кляче по имени Россинант, поверьте мне, что всякое движение — это стремление к одной лишь только любви. И чтобы преодолеть камни, надо хотеть травы. Чтобы попасть к траве, нужно преодолеть камни, а чтобы попасть в небо, надо не замечать звезд.
И еще — чтобы обрести день, надо полюбить ночь, но это другое, это несказанное.
А главное, я вам хочу сказать, иметь терпение и дождаться, когда очнется хозяин. Вы, может быть, думаете, что хозяин в небе, а он на земле. Он побит и распластан. Он непонятен в неподвижности, он непонятен и в движении. Он есть.
И верность непонятному, как иноходь.
Четыре копыта — это одно копыто, которое верность непонятному в преданности.
Дон Кихот, Санчо, осел и я — мы попирали камни ради травы, землю ради неба. И там, в касании солнца и луны, был образ дивный, как цокот по небытию.
(Психологический бестиарий В.Ахрамовича. Ж-л "Наука и религия". 12.1988г.)
Козлёнок
– «Жил-был у бабушки серенький козлик. Бабушка козлика очень любила. Вздумалось козлику в лес по...» Помнишь?
– спросил козлик, выводя меня из недоумения грёз.
– Помню, - ответил я, - «...в лес погуляти». Сказка.
–
– исповедовался козлёнок.
Во мне же тем временем накипала горечь и слёзы, боль и жалость. Я уткнулся в шею козлёнка и рыдал, рыдал-приговаривал:
– А потом... потом волки. Волки потом... Оставили-л-л-и-и вол... у-у-у-у, волки ро... ай-ай-ай, ой-ой-ой. Рожки да нож... у-у-у-у, рожки да ножки.
– Да нет же! Нет! И не так вовсе, - успокаивал меня козлёнок, но я от слёз не понимал.
– Да вот же я! Вот!
– А волки?
– всхлипывал я.
– Волки потом. И волки ни при чём. У пыльной дороги, на косогоре рос огромный лопух... Увидел лопух, что я иду и плачу, спрашивает меня:
«Ты зачем в лес идёшь в слезах?»
«Не хочу, - говорю, - козлом быть, а хочу всегда козликом оставаться. Лучше мне умереть козликом».
«Лучше умереть», - согласился лопух.
– И пошёл ты дальше смерть искать, - я готов был вновь разрыдаться.
– Не то чтобы искать. Я думал, что она меня сама найдёт.
А пока я шёл, такая тоска в сердце ныла, что волком выть хотелось.
Завыл - приятно: сладость с тоской извывается. И чем больше тоски, тем сладостнее выть, а чем дольше вою, тем сладостнее.
Я так увлёкся, что не заметил, как вокруг меня собрались волки. Они слушали мой вой и переговаривались:
«Свихнулся. Бедняга. Да. Притворяется. Нет. Раздвоение личности. Декадент. Съесть бы надо. Заразно. Актёр. Блудный».
– Не знаю, - продолжал козлёнок, - чем бы всё это окончилось, если бы на дороге не показалась сонная дремучая кляча, которая тащила гружённую кувшинами и горшками телегу.
На передке, уткнув лопатную бороду в бедолажную грудь, спал мужик.
Мужик вздрагивал на колдобинах, телега всхрапывала. Волки исчезли. И только я видел, как из телеги по случаю выскользнул кувшин. Телега скрылась за поворотом. Кувшин разбился и лежал глупо.
«Лежим», - глиняно констатировали черепки хором.
«Зачем?» - спросил я у черепков.
«Чтобы тебя наставить».
«Наставьте».
«Разложи нас правильно, - приказали мне черепки, - размерно и полукружно».
Не торопясь, тщательно я выполнил задачу.
«Спасибо, - сказал за всех самый большой черепок, похожий на заячье ухо. И приступил к наставлению: - Мы знаем, что ты возжелал остаться козликом, что ты ни в ком не нуждаешься, что ты оставил все непрестанности. Целостность твоей жизни разбита и теперь ты нуждаешься в новой черепковой мудрости. Прими её: