Психология войны в XX веке - исторический опыт России
Шрифт:
"Как это ни парадоксально, - отмечает фронтовик Ю. П. Шарапов, - но война была временем свободы мысли и поступков, высочайшей ответственности и инициативы. Недаром Сталин и его пропагандистская машина так обрушились на послевоенное поколение - поколение победителей"{229}.
Противоречивость воздействия специфических условий войны на психологию ее участников сказывается в течение длительного периода после ее окончания. Не будет преувеличением сказать, что война накладывает отпечаток на сознание и, соответственно, поведение людей, принимавших непосредственное участие в вооруженной борьбе, на всю их последующую жизнь - более или менее явно, но несомненно. Жизненный опыт тех, кто прошел войну, сложен, противоречив, жесток. Как правило, послевоенное общество относится
На первый план встает вопрос адаптации к новым условиям, перестройки психики "на мирный лад". На войне и, прежде всего, на фронте все четче и определеннее: ясно, кто враг и что с ним нужно делать. Быстрая реакция оказывается залогом собственного спасения: если не выстрелишь первым, убьют тебя. После такой фронтовой "ясности" конфликты мирного времени, когда "противник" формально таковым не является и применение к нему привычных методов борьбы запрещено законом, бывают сложны для психологического восприятия тех, у кого выработалась мгновенная, обостренная реакция на любую опасность, а в сознании утвердились переосмысленные жизненные ценности и иное, чем у людей "гражданских", отношение к действительности. Им трудно сдержаться, проявить гибкость, отказаться от привычки чуть что "хвататься за оружие", будь то в прямом или в переносном смысле. Возвращаясь с войны, бывшие солдаты подходят к мирной жизни с фронтовыми мерками, часто перенося военный способ поведения на мирную почву, хотя в глубине души понимают, что это не допустимо. Некоторые начинают "приспосабливаться", стараясь не выделяться из общей массы. Другим это не удается, и они остаются "бойцами" на всю жизнь. Душевные надломы, срывы, ожесточение, непримиримость, повышенная конфликтность, - с одной стороны; и усталость, апатия, - с другой, - как естественная реакция организма на последствия длительного физического и нервного напряжения, испытанного в боевой обстановке, становятся характерными признаками "фронтового" или "потерянного поколения".
По мнению В. Кондратьева, "потерянное поколение" - это явление не столько социального, сколько психологического и даже физиологического свойства, и в этом смысле оно характерно для любой войны, особенно масштабной и длительной.
"Четыре года нечеловеческого напряжения всех физических и духовных сил, жизнь, когда "до смерти четыре шага". Естественная, обычная реакция организма - усталость, апатия, надрыв, слом... Это бывает у людей и не в экстремальных ситуациях, а в обыкновенной жизни - после напряженной работы наступает спад, а здесь - война..."{230}
– писал он, отмечая тот факт, что фронтовики и живут меньше, и умирают чаще других - от старых ран, от болезней: война настигает их, даже если когда-то дала отсрочку. Рано или поздно она настигает всех...
После любой войны необычайно острую психологическую драму испытывают инвалиды, а также те, кто потерял близких и лишился крыши над головой. После Великой Отечественной это проявилось особенно сильно еще потому, что государство не слишком заботилось о своих защитниках, пожертвовавших ради него всем и ставших теперь "бесполезными".
"Бывших пленных из гитлеровских лагерей перегоняли в сталинские. Инвалиды выстаивали в долгих очередях за протезами, наподобие деревяшек, на которых ковыляли потерявшие ногу под Бородино. Самых изувеченных
– с горечью вспоминает В. Кардин.
В этот же период особые трудности возвращения к мирной жизни испытали те, кто до войны не имели никакой гражданской профессии и, вернувшись с фронта, почувствовали себя "лишними", никому не нужными, чужими. Пройдя суровую школу жизни, имея боевые заслуги, вдруг оказаться ни на что не годным, учиться заново с теми, кто значительно младше по возрасту, а главное - жизненному опыту, - болезненный удар по самолюбию. Еще обиднее было обнаружить, что твое место занято "тыловой крысой", отлично устроившейся в жизни, пока солдат на фронте проливал свою кровь.
"Когда мы вернулись c войны,
я понял, что мы не нужны.
Захлебываясь от ностальгии,
от несовершенной вины,
я понял: иные, другие,
совсем не такие нужны.
Господствовала прямота,
и вскользь сообщалось людям,
что заняты ваши места
и освобождать их не будем"{232},
с армейской прямотой выразил свои ощущения поэт Борис Слуцкий.
Далеко не каждый это понял, но почувствовали многие.
Другая трудность - это возвращение заслуженного человека к будничной, серенькой действительности при осознании им своей роли и значимости во время войны. Не случайно ветераны Великой Отечественной, которые в войну мечтали о мирном будущем, вспоминают ее теперь как то главное, что им суждено было совершить, независимо от того, кем они стали "на гражданке", каких высот достигли.
"Мы гордимся теми годами, и фронтовая ностальгия томит каждого из нас, и не потому, что это были годы юности, которая всегда вспоминается хорошо, а потому, что мы ощущали себя тогда гражданами в подлинном и самом высоком значении этого слова. Такого больше мы никогда не испытывали"{233},
– говорил В. Кондратьев.
Чем сильнее была житейская неустроенность, чиновное безразличие к тем, кто донашивал кителя и гимнастерки, тем с большей теплотой вспоминались фронтовые годы - годы духовного взлета, братского единения, общих страданий и общей ответственности, когда каждый чувствовал: я нужен стране, народу, без меня не обойтись.
"Больно и горько говорить о поколении, для которого самым светлым, чистым и ярким в биографии оказалась страшная война, пусть и названная Великой Отечественной"{234}.
"Там было все гораздо проще, честнее, искреннее",
– сравнивая "военную" и "гражданскую" жизнь, утверждают фронтовики{235}.
Процесс реабилитации, "привыкания" к мирной жизни протекает довольно сложно, вызывая иногда приступы "фронтовой ностальгии" - желание вернуться в прошлое, в боевую обстановку или воссоздать некое ее подобие, хотя бы отдельные черты в рамках иного бытия, что заставляет ветеранов искать друг друга, группироваться в замкнутые организации и объединения, отправляться в "горячие точки" или пытаться реализовать себя в силовых структурах самых разных ориентации.
Осознание своей принадлежности к особой "касте" надолго сохраняет между бывшими комбатантами теплые, доверительные отношения, смягченный вариант "фронтового братства", когда не только однополчане, сослуживцы, но просто фронтовики стараются помогать и поддерживать друг друга в окружающем мире, где к ним часто относятся без должного понимания, подозрительно и настороженно. Особенно этот психологический феномен проявился во взаимоотношениях ветеранов Великой Отечественной.
"Помню, как мучила долго тоска, тоска по тем людям, с которыми войну прошла, - вспоминает бывшая радистка-разведчица Н. А. Мельниченко.
– Как будто из семьи вырвалась, родных людей бросила. Смею утверждать, что тот, кто прошел войну, другой человек, чем все. Эти люди понимают жизнь, понимают других. Они боятся потерять друга, особенно у разведчиков это чувство развито, они знают, что такое потерять друга. Ты где-то бываешь и сразу чувствуешь, что это фронтовик. Я узнаю сразу"{236}.