Психомех
Шрифт:
— Реинкарнация, да. Метаморфоза. Ты веришь?
Гаррисон пожал плечами.
— Наверное, я мало думал об этом.
— Люди думают об этом с тех пор, как самые первые из них научились думать, — произнес Шредер. — И именно поэтому я есть и буду продолжать существовать! У меня более двухсот сорока работ по этому вопросу на всех языках, а их существует еще больше, тех, которых я не удостоил моей коллекции. И я скажу тебе кое-что. Чем старше человек становится, тем он больше об этом думает. Это — как вера в Бога, Чем ближе ты к смерти, тем чаще склонен верить.
— И
— Да, верю. Ричард, у меня есть сын. Благодаря тебе он все еще живет. Он здоров, он будет красивым, умным. У него будет все. Если бы у меня в запасе было двадцать лет, или даже десять, может быть, я смог бы найти путь вернуться — переселиться в тело своего сына.
У Гаррисона возникло желание рассмеяться, но он ничего подобного не сделал, а просто сидел неподвижно. Он все еще чувствовал тот холодок, то напряжение в голосе Шредера, его руки покрылись гусиной кожей. Нет, это было неподходящее для смеха время. Этот человек был совершенно серьезен.
— Вернуться в тело вашего сына? — наконец сказал Гаррисон. — Захватить его разум, вы хотите сказать? Вернуться как Томас Шредер?
Он почувствовал отрицание Шредера, почувствовал, как тот затряс головой.
— Нет, нет. Это невозможно. — (И снова — с видом абсолютной искренности и убежденности). — Это больше было бы похоже на партнерство. Я был бы Генрихом, а Генрих — мной. И мы продолжали бы жить вместе. Но.., у меня нет десяти лет. У меня нет даже десяти месяцев. Генрих маленький ребенок, почти младенец. Он ничего не знает. Вернуться в него, если это вообще возможно, было бы равносильно тому, что потерять себя. Я бы ничего не знал! Ты понимаешь?
— В его неискушенном мозгу, вы, более опытный, разлились бы, растянулись бы, вас осталась бы только малая толика. Даже не зная этого, он изгнал бы вас. Ваша личность исчезла бы навсегда.
— Точно! Твоя хватка удивительна. Теперь холодок усилился. Гаррисон понял, что Шредер наклонился ближе и почувствовал его горячее неприятное дыхание. Он вдруг испугался того, что Шредер мог сказать в следующую минуту. Но того, что произошло дальше, он никак не ожидал.
— Ричард, а как же сны?
— Сны? Какие сны?
— Разве ты не видишь сны, когда спишь?
— Ну, конечно, вижу, как и все, но недавно... — он замер на полуслове, мурашки побежали у него по спине. Судорожно глотнув воздуха, он представил себе наводящее страх лицо промышленника, каким он видел его у дверей “Европы” в Белфасте. И вдруг оно полностью совпало с другим липом, которое, как он думал, навсегда осталось в царстве ночного кошмара.
Лицо в небе — лицо человека-Бога — лысая голова с куполообразным, лбом, огромные глаза за толстыми линзами.
Гаррисон затряс головой, но бесполезно. Все больше деталей всплывало из того старого сна исключительно из-за вопроса Шредера, вспыхивая перед его внутренним взором, как кадры из какого-то старого фильма.
Светловолосый, коротко стриженый человек стоит около серебристого “мерседеса” на вершине какого-то невозможно
Все закрутилось в мозгу Гаррисона.
— Ричард, с тобой все в порядке? Голос Шредера, полный участия, казалось, доносился издалека, за миллионы миль отсюда. Он вытащил Гаррисона обратно в реальность. Но, хотя остаток его сна оставался в тумане, те два образа остались в его памяти резкими, нестерпимо яркими. Лицо человека-Бога в небе — лило Шредера, а стриженым человеком с “мерседесом” мог быть только Вилли Кених. Эти образы и еще один: горящий, завернутый, в коричневую бумагу сверток, кубик связанной энергии и слишком яркие опаляющие, ослепляющие свет и жар.
Пальцы Шредера вонзились в его запястье.
— Ричард!
— Я.., в порядке. Вы что-то пробудили во мне. Что-то пугающее, забытое, что я вспомнил только сейчас.
— Что? — Шредер не отпускал его руку. — Что я пробудил в тебе?
— Память. Я вспомнил сон. Сон, который прежде часто повторялся. По крайней мере, его отдельные фрагменты. В этом сне я видел вас и Вилли Кениха.
— Да? А когда это случилось? Тогда, когда ты узнал, что приедешь ко мне?
— Нет, задолго до этого. Со мной что-то происходило в течение примерно трех недель. Повторяющийся кошмар, который возвращался все снова и снова. Предостережение. В нем были вы, Кених и бомба!
— Бомба? — голос Шредера стал тихим до шепота.
Гаррисон кивнул.
— Последний раз, когда я видел этот сон, — в ночь перед “Европой”!
— В ночь перед “Евро...” — повторил немец, его слова ослабли до выдоха.
Первый раз в жизни Ричард Гаррисон порадовался, что он слепой. Порадовался по крайней мере тому, что не мог видеть лица Шредера. Но тем не менее, он его чувствовал. Взгляд удивления, медленно переходящий в...
Во что? Недоверие? Надежду?
... Или триумф?
— Гипнотизер? Вы серьезно? — Гаррисон еще не знал, что этот вопрос был недостоин его хозяина. Если Шредер сказал, что он сделает что-то, значит, он сделает это.
— С твоего позволения, да.
— Но зачем? Я не понимаю.
Теперь они находились в обсерватории, в библиотеке Шредера. Они сидели за большим круглым столом в лучах солнца, падающих через закругленные окна. Поверхность стола была металлической, гладкой и прохладной. Шредер поднялся наверх в только недавно пущенном в ход крошечном лифте, установленном специально для его кресла-каталки. Гаррисон поднялся по лестнице.
— Мне хотелось бы узнать те отрывки сна, которые ты можешь вспомнить. Хороший гипнотизер, возможно, смог бы вытащить их из тебя. Я знаком с некоторыми из лучших.
— Но неужели это так важно? Я хочу сказать, что не могу даже вспомнить теперь, было ли это все на самом деле. Вы понимаете, что я имею в виду? Я могу что-нибудь напутать. Он мог мне присниться после взрыва, когда я был в госпитале.
— Я так не думаю, — ответил Шредер. — Несколько минут назад ты был совершенно уверен. Нет, я бы предпочел верить, что это был знак. У тебя есть способности, Ричард.