Психомех
Шрифт:
От Вики пришли две открытки, обе понятные и яркие в своей простоте. Первая из них, помеченная адресом клиники Зауля Зиберта в Харне, гласила: “Ричард, я знаю теперь, что не осталась, потому что любила тебя. Я верю, что ты не последовал за мной, потому что тоже любил меня. Благодарю тебя за это. Я не боюсь смерти. Но на самом деле, я ужасно боюсь ее, потому что мое тело начало чахнуть. Единственное, что причиняет сильную боль, — это то, что тело, которое ты так любил, стало таким непривлекательным.."
В другой говорилось: “Будь счастлив. Вряд ли я могу вспомнить,
А в то утро пришло письмо, в котором сообщалось, что распоряжение Томаса Шредера (распоряжение Гаррисона, конечно) было выполнено согласно его письму. Тело Вики Малер теперь покоилось в криогенном растворе в Шлос Зонигене в Швейцарских Альпах. Там оно и будет оставаться, по-видимому, сохраненное навечно или, по крайней мере, на все предсказанное будущее.
Глава 8
Через три месяца, в самый разгар великолепного бабьего лета, было выковано еще одно звено цепи, — звено, которое ни Гаррисон, ни Кених, ни даже сам Томас Шредер, если бы он был жив, не распознали бы как таковое. И все-таки его источник был прямо там, в Суссексе, в английской резиденции Гаррисона.
Все началось с того, что в садовом домике на краю загородного поместья, принадлежащего доктору Гарету Вятту, знаменитому нейропсихиатру, нашли спящего бродягу. Его обнаружил некий Ганс Маас, бывший Отто Криппнер, возвращаясь к себе домой, в сторожку при въезде в поместье Вятта.
Храп бродяги привлек внимание Мааса к сараю, который одной стеной подпирал старую сторожку. Сильный неприятный запах дешевого алкоголя, когда Маас толкнул скрипящую дверь, почти физически ударил ему в лицо. В углу лежал бродяга, наполовину рассыпанный мешок проросшей картошки служил ему подушкой, пустая бутылка свешивалась из обмякших пальцев, а сам он был покрыт слоем глубоко въевшейся грязи. Бросив несколько пустых мешков вместо постели, он не позаботился накрыться, — Вечера еще были теплыми.
Сначала Маас попытался разбудить его, но, когда попытка не увенчалась успехом, он грязно ругнулся по-немецки, вышел из сарая и отправился к себе в сторожку. Там он снял пальто и повесил его на вешалку в крошечной прихожей прежде, чем подойти к телефону. Держа телефонную трубку в руке, он остановился перед большим стенным зеркалом и оглядел себя. Жилистый, шестидесяти семи дюймов роста, все еще почти без морщин — годы не сильно изменили его. В самом деле, можно было бы ожидать, что они будут менее добры к нему. Он внимательно рассмотрел свою маленькую, квадратно обрезанную бородку и еще раз с удивлением отметил (как он делал каждый раз), как она изменила его лицо. Да, это все еще удивляло его. Сколько лет это уже продолжается-то? Тридцать? А он все еще никак не может привыкнуть к своей маске! Однако не такая же это и маска.
Возможно, его щеки запали чуть больше, да и разве сам он теперь не старик? И волосы с проседью, а когда-то были блестяще-черные. Но эти перемены в его внешности все-таки произошли на самом
Пока слышались гудки, он думал о тех годах, которые пролетели с конца войны. Прятался тридцать лет и за что? Военные преступления? Отто Криппнер не совершал никаких преступлений. Не более, чем садовник, убирающий мусор с поверхности пруда или пытающийся вырастить идеальную розу. О, да, Криппнер убрал много мусора. И он также пытался вырастить розу, хотя были и такие, кто видел ее как ужасную гибридную орхидею. Господствующая раса! Да, когда-то он думал, что это возможно, но теперь...
Гарет Вятт снял трубку. Его вежливый голос не выдавал его скандальный и от природы бессовестный характер.
— Вятт слушает. Кто говорит?
— Маас, — ответил бывший наци.
— А, это ты, Ганс. Дело может подождать? У меня.., гость.
Скорее гостья, одна из бесконечной вереницы девочек Вятта. Привлеченная его красивой внешностью, умом, шармом с единственной целью — быть соблазненной и сброшенной со счетов. Если бы этот человек уделял столько внимания своему делу, сколько уделяет ухаживанию за женщинами...
— Да, может подождать, — ответил Маас, — но с другой стороны...
— Ну, тогда в чем дело, Ганс? — произнес тот нетерпеливым до резкости тоном.
Немец понизил голос. Мысль, сначала расплывчатая, теперь обрела форму в его голове.
— Нам нужен был объект, Гарет. И вот прямо сейчас он дрыхнет пьяный в садовом сарае. Пьяный в стельку, бродяга на куче мешков, я не смог даже разбудить его.
Голос Вятта стал таким же тихим, как и у Мааса.
— Бродяга? Ты с ума сошел? Каким объектом будет бродяга...
— Идеальным объектом! — оборвал Маас, его немецкий акцент становился заметнее по мере того, как росло возбуждение. — Подумай, Гарет. Бродяга. Если что-нибудь на этот раз пойдет не так...
— Ты уверял меня, что все будет в полном порядке.
— Я наладил машину, как ты приказал, — тихо ответил Маас. — Когда она жрет части, как ненормальная, так и разориться недолго. Части получше стоят денег побольше, но.., я повторяю, все будет в полном порядке на этот раз. А если что не так, то будет ли мир горевать о каком-то бродяге?
— Этот твой бродяга, — Вятт сухо кашлянул в трубку, — он не еврей, надеюсь? Господи! Прошло столько лет, а ты еще думаешь и говоришь, как настоящий наци. Но допустим, в твоих словах есть определенный смысл, — он помолчал, затем добавил:
— Ладно, оставь его в покое, пусть выспится. Если утром он будет там, мы еще поговорим об этом. А сейчас я.., занят.
— Конечно, Гарет, я понимаю, — ответил Маас, — но тебе не стоит бросаться словом “наци" так свободно. Ты помог мне, да. И тебе хорошо заплатили за твою помощь. Ты узнал от меня больше, чем от всех своих профессоров в колледже. Но всегда помни: если меня когда-нибудь разоблачат, то тебя — тоже. А предателей наказывают так же, как нацистов. — Мрачная тишина приветствовала его слова. — До утра...