Психомех
Шрифт:
... Там ОНИ ждали его!
Вдруг Вятт увидел дикое колебание на экранах мониторов. Увидел и понял его значение. Маас приближался к наивысшей точке своего ужаса. Теперь он оказался лицом к лицу с самыми кошмарными ужасами, затаившимися в его черепе. Момент истины быстро приближался.
Что касается физического состояния этого человека: сейчас он скулил как бешеная собака, скулил и жалобно подвывал как сквозняк, дующий из щели в стене, его зубы обнажились и скрежетали, как наждачная бумага, глаза выкатились на его дергающейся голове. Слюна пенилась у раздувшихся уголков рта, напоминая крем для бритья, и сбегала вниз по его напряженной челюсти.
Очень скоро поскуливание превратилось
Рука Вятта дрожала над ручками поддержки Психомеха, он обливался потом так же обильно, как и сам Маас...
ОНИ ждали его.
ОНИ: Терпеливые Преследователи, с длинными тонкими носами, которые принюхивались, — Целеустремленные Ищейки, чьи красные языки были высунуты, — Обвинители, чьи дрожащие пальцы подергивались и указывали все настойчивее, по мере того как они подходили ближе. Их руки были как лозы для отыскивания воды, а пальцы — как ореховые ветви, чующие воду. За исключением того, что они чувствовали не воду, а кровь. Нацистскую кровь!
Из кобуры на разодранном черном кожаном ремне, обрывки которого опоясывали его, Криппнер вытащил свой “люгер”. Пистолет придал ему силы и способность злиться. Он стал выше, когда его злость вылилась в ярость. Он прицелился, взвел курок и, выпуская всю обойму, смотрел, как они падали, а их принюхивающиеся носы сплющивались, трепещущие языки затихали, указующие пальцы ломались на ставших вялыми кистях рук, и видел, как другие наступали, чтобы занять их места! Он не мог убить всех! Его пистолет выпал из ослабевших пальцев.
Криппнер обнаружил, что в ужасе кричит в эти жуткие обвиняющие большеглазые лица.
— Почему я? А как же Герберт, который теперь банкир в нашей возлюбленной Германии?
Но они только молча качали головами и продолжали указывать на него, медленно приближаясь. Нет, потому что Герберт никогда не был мясником. Он выполнял приказы, но даже худшие враги знали, что он сопротивлялся когда только мог, и никогда не наслаждался казнью. Отто Криппнер отдавал приказы и всегда наслаждался казнью.
— А как же Фредерман? — кричал он. — Он — аптекарь в Падернборне! А Шток, Железный Человек из Рура? Как же они?
Но они все еще качали головами и все еще указывали на него. Пока один из них — маленький человек, маленький еврей со сморщенным личиком и впалыми щеками — не выступил вперед, протянул руку и коснулся Отто Криппнера. Коснулся его так, словно попал рукой в навоз или сунул в серную кислоту. Словно он коснулся самого дьявола. И Криппнер вспомнил его. О да, других он мог и забыть, но этого он помнил. Не имя его, не номер, — что значило одно из многих имен или номер — один из многих? Но его затравленное лицо, его агонию, которые ушли вместе с ним из этого мира в иной, — это Криппнер запомнил. Потому что он убил его лично и самым жестоким образом, какой только можно представить.
Теперь круг Обвинителей сжимался вокруг Криппнера, и их дрожащие пальцы уже касались его; он увидел, что эти пальцы вовсе не были настоящими пальцами и что их дрожание было вызвано вибрацией. В них вращались полудюймовые сверла, и там, где они касались его, они бурили его. Его кровь заледенела и начала вытекать из его тела, когда пальцы-сверла вошли в его плоть.
Крича, как никогда не кричал ни один человек, Отто Криппнер упал на колени...
Когда Маас прекратил скулить и начал кричать, Вятт,
Обновленный раздувшийся надменный Криппнер стоял в кругу Обвинителей и сверкал глазами. Сверкал глазами? Его глаза, совсем недавно блестящие страхом, теперь были почти стеклянными от силы! Да, он сверкал глазами — взглядом, наполненным чистой злобой, — и Обвинители отпали от него как листья, сдутые порывом ветра, растаяли как сосульки, уничтоженные взрывом очага! Через миг он загнал их обратно, в темные уголки своего сознания, в черные подвалы, откуда они вылезли.
Теперь его униформа снова была целой и укомплектована армейскими сапогами, повязкой со свастикой, фуражкой СС с кокардой, ремнем фирмы “Сэм Браун”, перевязью и портупеей. Отто Криппнер, при полной форме, снова командовал и распоряжался более чем пятьюдесятью нацистами!
А теперь пусть берегутся те, кто искал его. Теперь пусть боятся его гнева так, как он годами боялся их.
Он искал их и находил; он следил за ними телепатически, видел, что они собираются делать; телепатически он навестил их, позволив им почувствовать его присутствие и силу...
Феликс Гольдштейн был на приеме в американском посольстве, там он чувствовал себя прекрасно, хотя, возможно, и выпил немного больше обычного, чтобы залить горький вкус поражения. Да, поражения, потому что снова горячая наводка на полковника Отто Криппнера лопнула, как мыльный пузырь. Ему было плохо, физически плохо! Этот след выглядел таким четким, и вдруг — ничего. Если Криппнер перебрался в Англию, тогда он умер здесь тихо и в безвестности; или живет под другим именем, что за столько лет стало для него настоящей защитой.
Однако, когда эти мысли пришли на ум Гольдштейну, он вспомнил предсмертные слова Караламбоу — Кельтнера: что Криппнер перебрался в Англию и живет там под именем Ганса Мааса. С этой мыслью пришла другая мысль, почти такая же тяжелая, как физический удар, и Гольдштейн даже зашатался от ее силы: яркое мысленное изображение, яснее, чем любая фотография человека, которого он искал. Криппнер, жутко улыбающийся, большой, в униформе, приличествующей званию этого нациста и в совершенстве облегающей его, — клиническое, замораживающее кровь (или разогревающее?) зло. В следующее мгновение это видение исчезло, и Гольдштейн покачал головой, успокаивая себя. Наверное, он слишком много работал. Нетвердыми шагами он вышел на балкон, чтобы глотнуть свежего воздуха. Он "узнавал, как продвигаются вперед другие и догадался, что они ничего не добились. Но.., это был их последний шанс: иммиграция 1957, 1958 и 1959 годов. Человек, называющий себя Маас, если Кельтнер был прав, этот наци действительно перебрался в Англию под таким именем...