Психосоматика для чайников
Шрифт:
Казалось, все дело случая, фатум, так сказать.
В 2002 году, продолжая свои исследования, перешел в отделение микрохирургии; мне казалось, что люди попадают под пилу и отрезают себе руки, пальцы не по своей воле, а по «случайности».
Микрохирургия недалеко в смысле «случайности» повреждения ушла от травматологии.
Но однажды прекрасным майским субботним вечером привезли за 200 км, из другого города 18-летнего мальчика, который себе отрезал руку в районе предплечья. На осмотре – ровная рана и отрезанная
10 часов пришлось провести за микроскопом, руку пришил. Но потом 3 недели ходил и не мог разогнуться.
Дело в том, что это очень сложная операция и приходится отдавать большую частицу себя, души и тела, а результаты не очень обнадеживающие. Мало кому удается воспользоваться пришитой рукой.
Это натолкнуло меня на мысль глубже заняться психологией, психоанализом и психосоматикой.
Но на самом деле все началось значительно раньше, когда мне попалось «Введение в психоанализ». Это было начало 90-х, и это изменило мою жизнь.
Большинство врачей в потоке жизни редко останавливаются, захваченные суетой сует, поэтому мало кто задумывается о глубинных причинах болезней, да и сама система высшего медицинского образования у нас и за рубежом основана на принципе: primum non nocere – прежде всего не навреди.
То есть лучше ничего не делать, чем навредить больному.
Или 100 раз отмерь, один раз отрежь.
Для закрепления этого принципа в медуниверситетах студентам промывают мозг, заставляя изучать предметы, никак не нужные во врачебной практике.
24 года преподавания в медицинском университете позволяют мне это заявлять со всей ответственностью.
Недавно пересмотрел фильм с Василием Лановым «Офицеры», один эпизод потряс своей точностью. Напомню. Жена Шакурова сидит и зубрит анатомию, повторяя как мантру: musculus mylohyoideus, musculus digastricus и т.д.
Что поразило, так это то, что мы точно так же через 50 лет после того времени, о котором снимали фильм, учили эти мышцы, которые никак не пригодились в хирургической жизни, потому что они имеют отношение к стоматологии, но никак не к хирургии.
Все бы ничего, если бы анатомия была ознакомительной, но ведь на ней просто террор. А потом все эти мышцы благополучно забываются через полгода.
И таких предметов большинство.
В результате врачи следуют алгоритмам лечения, которые прописывают каждый их шаг.
Конечно, предвижу возгласы номенклатуры от здравоохранения: «А как же персонализированная медицина!»
В этом-то и проблема. Вначале врача беспощадно заставляют следовать строго определенным законам, а потом чиновники думают, что человек может измениться по мановению их волшебной палочки.
В медвузе преподают 3 химии: общую, биоорганическую и биологическую. Как они могут пригодиться хирургу?
Не буду утверждать за всех, мне они никак не пригодились, хотя
Дорогой читатель! Надеюсь, мне будут прощены многочисленные орфографические, грамматические и стилистические ошибки, излишняя эмоциональность и прямолинейность в обличении существующего порядка вещей. На самом деле, не все так плохо в отечественной медицине, есть настоящие праведники и труженики, которым и посвящена эта книга, а также тем, кто терпел мои ошибки в лечении, стойко переносил категоричные высказывания и советы.
Больничная симфония, или В чем разница между врачом и психоаналитиком
Больничная симфония состоит из огромного количества инструментов.
Днем это вагнеровские мотивы, тяжелая поступь скрипящих колесниц каталок, которую регулярно перекрывает звон тарелок с кухни. Литавры хлопающих дверей заглушают шум приезжающего больничного лифта, в который вклинивается сердитый крик лифтера, прерываемый арией раздатчиц: «Обед!».
Многоголосье хора медсестер к вечеру позволяет проявиться шуму сирен подъезжающих скорых, иногда прерываемых клаксонами нетерпеливых родственников у пропускного пункта, приехавших забрать своих выздоровевших больных.
Но Вагнер мне не по вкусу; самый утонченный мотив звучит ночью, когда цокот туфель медсестры отдается в наковальне слухового аппарата в ответ на стон переведенного из реанимации тяжелобольного.
Самая амбивалентная история – середина ночи, когда вдруг слышен шум шин подкрадывающейся неотложки, после которой музыка больницы оживает, хлопают двери приемного покоя, затем резкий, но ожидаемый звон телефона, и усталый голос медсестры приемного покоя вызывает тебя из сказочной дремы тревожного сна на бесконечный бой между жизнью и смертью.
Резким выстрелом звучит скрип двери грузового лифта, и лифтер с сочувствием вопрошает, как Харон:
– Приемный покой?
И ты спускаешься под гудение софитов в преисподнюю.
Несколько звонков, и приемник оживает, лаборантка гремит ксилофоном пробирок и стекляшками свирели. ЭКГ-лаборантка вступает виолончелью завывания аппарата, трубно гудит баритоном рентгенология, просвечивая лучами стонущего пациента.
И вот бас старшего хирурга включает половецкие танцы:
– Развертываем операционную!
И вдруг вступает выверенный марш Чайковского, в котором все продумано, все просчитано и слаженно. Лязг хирургических инструментов, которыми дирижирует операционная сестра, завывание отсосов и умные вздохи дыхательных контуров камерного оркестра анестезиологии.
Потом снова гробовая тишина.
А ты сидишь на первом этаже, среди обрушившейся тишины пробуждающегося утра, в котором вдруг становятся слышны крики птиц, недовольных скачкой белок среди начинающих желтеть лиственниц, что растут во дворе больницы.