Псмит в Сити
Шрифт:
Его жизнь обрела приятную упорядоченность. Утром он приходил точно вовремя, чтобы расписаться в регистрационной книге до того, как ее заберут в кабинет бухгалтера. То есть в десять часов. С десяти до одиннадцати он блуждал. В его отделе в это время ничего не происходило, а мистер Уоллер словно считал само собой разумеющимся, что он прогуляется в Почтовый Отдел и поговорит с Псмитом, которому обычно требовалось излить очередное скорбное негодование, возбужденное кольценосным Бристоу. С одиннадцати до половины первого он немножко работал. Обеденный перерыв, если только у мистера Уоллера не случалось припадка добросовестности, можно было растянуть с половины первого до двух. Побольше работы с двух до половины четвертого.
К тому же Новый Азиатский банк вне всяких сомнений был прелюбопытнейшим мирком. Странно дилетантская природа этого заведения придавала ему некий оттенок легкомыслия. Он не принадлежал к тем лондонским банкам, чьи лондонские конторы — это их главные конторы, где властвует неумолимое ДЕЛО, и человек становится всего лишь машиной для выполнения такого-то количества рутинных операций. Служащие Нового Азиатского банка, имея на руках массу свободного времени, могли сохранять индивидуальность. Им хватало досуга, чтобы думать о других вещах, кроме своей работы. Более того, досуга у них было столько, что остается только удивляться, почему они вообще вспоминали о своей работе.
Этот банк заполняли оригиналы. Например, Вест, которого попросили покинуть Хейлибери, его престижную школу, из-за привычки заимствовать лошадей и присоединяться к погоне за лисицами в окрестностях школы, запретных для ее учеников, что, в свою очередь, приводило к пренебрежению правилами касательно вечерней молитвы и использованию окон вместо дверей. Он был щуплым высохшим юнцом с черными волосами, плотно припомаженными к голове. Служебные обязанности он исполнял в костюме, приводившим на память карикатурных фанатиков лисьей травли.
А еще Хайнетт, который пополнял скудное жалование, выделяемое ему банком, распевая комические куплеты в захудалых мюзик-холлах. Он поделился с Майком своим намерением уйти из банка, едва он станет знаменитостью и возьмется за куплеты серьезно. Он сообщил Майку, что неделю назад покорил публику в Бедфорде, и в доказательство предъявил вырезку из «Эры», излагавшую мнение автора, что «другими более или менее приемлемыми номерами были Прыгающие Зуавы, Собаки Стейнгрубера и Артур Хайнетт». Майк пожелал ему удачи.
А еще Реймонд, который прилежал журналистике, и вел «Откровенные беседы с домохозяйками» в «Пустячках» под псевдонимом «Леди Гусси»; Регг, веривший, что Земля плоская и по воскресеньям выступавший на эту тему перед собраниями в Гайд-парке, и еще много других, с кем было интересно поболтать утром, когда работы было мало и требовалось чем-то заполнить время.
Постепенно Майк обнаружил, что проникается к Новому Азиатскому банку самыми теплыми чувствами.
Как-то утром в начале февраля он заметил странную перемену в мистере Уоллере. Глава Кассового Отдела, как правило, приходил в мягко бодром настроении и был склонен (чрезмерно, думал Майк, хотя всегда слушал с вежливым интересом) подробно повествовать о последних высказываниях и деяниях своего курносого сына Эдварда. Ни единый поступок этого феномена от Майка не скрывался. Он узнавал то, как Эдвард получил в школе приз за Общую Осведомленность (чему Майк мог поверить без труда), то, как он поймал мистера Ричардса, теперь благополучно помирившегося с Адой, на шараде, и как он напридумывал забавные каламбуры, используя фамилию нового младшего священника во время первого воскресного визита к ним этого духовного лица.
Однако в этот день кассир был молчалив и рассеян. На «доброе утро» Майка он ответил машинально и, сев за свой стол, устремил невидящий взгляд через зал. Лицо его выглядело странно серым и утомленным.
Майк ничего
Его осенила счастливая мысль посоветоваться с Псмитом. Как раз был час его блужданий, а потому он направился в Почтовый Отдел, где застал Старого Итонца за неодобрительным созерцанием нового атласного галстука, который Бристоу впервые надел в это утро.
— Послушай, Смит, — сказал он, — мне надо с тобой поговорить.
Псмит встал. Майк направился в тихий уголок Отдела Телеграмм.
— Не скрою, товарищ Джексон, — сказал Псмит, — я на грани. Борьба начинает брать надо мной верх. После гнетущих усилий, после дней и дней непосильного труда, мне вчера удалось принудить типчика Бристоу расстаться с этим его радужным жилетом. Нынче я вхожу в здание блаженный и бодрый, хотя, конечно, измученный долгой борьбой, но, устремив взор болящих глаз на новую, лучшую эру, и вижу перед собой товарища Бристоу в атласном галстуке. Это тяжело, товарищ Джексон, не скрою, это тяжело.
— Послушай, Псмит, — сказал Майк, — я хочу, чтобы ты зашел в Кассовый и выяснил, что случилось со стариком Уоллером. Он почему-то совсем скис. Сидит там, будто сыт по самое горло. Надеюсь, ничего не случилось. Он неплохой старикан. Ни в какие ворота не лезет, если случилось что-то скверное.
Псмит проявил мягкий интерес.
— Значит, угнетен не только я, — задумчиво прожурчал он. — Я почти забыл про это. Беды товарища Уоллера в сравнении с моими могут быть лишь тривиальными, но, пожалуй, мне следует установить, в чем они заключаются. Я забреду навести справки.
— Вот и хорошо, — сказал Майк. — Я подожду тут.
Псмит удалился и вернулся десять минут спустя, выглядя более серьезным, чем перед тем.
— Его ребенок заболел, бедолага, — коротко сказал он. — И очень серьезно, насколько я понял. Пневмония. Уоллер сидел с ним всю ночь. Ему вообще не надо было приходить сюда сегодня. Он в полном тумане и половину времени не понимает, что делает. Совсем вымотан. Вот что: тебе лучше вернуться и взять на себя столько работы, сколько сможешь. На твоем месте я бы не втягивал его в разговор. Ну, давай.
Майк вернулся на свое место. Мистер Уоллер по-прежнему сидел, устремив невидящий взгляд через зал. Выглядел он очень плохо. Он казался совершенно сокрушенным, будто все силы и сама жизнь угасли в нем. Подошел клиент кассировать чек. Мистер Уоллер подтолкнул ему деньги под решеткой с видом человека, чьи мысли далеки отсюда. Майк догадывался, что он чувствует и что думает. Тот факт, что курносый Эдвард был без исключения самым отвратительным мальчиком из всех, кого ему доводилось встречать в мире, где отвратительные мальчики кишмя кишат, не мешал ему понять душевное состояние кассира. Участливость была одним из свойств характера Майка. Он обладал даром интуитивного понимания, когда речь шла о тех, кто был ему дорог. Именно это притягивало к нему людей, достаточно умных, чтобы увидеть, что скрывается за его подчас неприступной манерой держаться, и понять, что отрывистость его слов в первую очередь была признаком застенчивости. Вопреки своей неприязни к Эдварду, он мог поставить себя на место мистера Уоллера и воспринять случившееся с его точки зрения.