Псы, стерегущие мир
Шрифт:
Витязь обернулся к избе, шаги отозвались в боку болью. Буслай вернулся с порога, помог соратнику. В избе Яга засветила светец в виде человечьего черепа. Н-да, в виде…
Свет превратил темное нутро в уютное убранство, мало отличимое от жилищ крестьян. С потолочной балки полыхнули два зеленых огня, комок пушистого мрака недовольно оглядел пришлых, сверху донеслось сердитое шипение.
– Тю на тебя, бес усатый! – взмахнула руками бабка. – Не моги на гостей яриться.
Яга притопнула ногой, но гнев был притворен: вздумай Буслай
Отроки с Нежеланом робко присели на лавку, руки нырнули под стол, сидели настороженные, готовые от любого шороха шарахнуться. Стрый оглядел просторы избы, запутал пальцы в густой бороде, спросил недоуменно:
– Ягйнишна, а где кожаны?
– Не сезон, – ответила бабка меланхолично.
– А сыночки где, подобру ли, поздорову?
Яга расплылась в улыбке, морщинистое лицо чуть разгладилось, даже бельмо страшным не выглядело.
– Живы, благодарствую на добром слове. Шляются, оболтусы, где-то пару веков, весточку послать не могут, но сердце материнское не обманешь – живы.
– А дочки?
– Да замуж выскочили, изредка наведывают.
Лют обессиленно опустился на лавку, спиной подпер стену. Отроки возбужденно шептались: кто мог польститься на женскую красу Яги? Или в молодости выглядела лучше? Хотя титьки до сих пор неплохие, и ничего, что свисают ниже пояса.
Буслай стоял в нерешительности, глазами жадно обшаривая убранство: будет о чем рассказать за кружкой темного олуя, все рты пораскрывают. Глаза закололо, и он заслонился рукой. Яга хрипло рассмеялась:
– Не бойся, касатик, она пужает для вида, сила ее в другом.
Буслай сглотнул ком, спросил, стараясь не дрожать голосом:
– А для чего?
– Дождь вызывает, да так, что никакой хмарник не сладит.
Гридень отвел взгляд от высушенной головы с живыми глазами: стоит на полке, зубы скалит, кем был при жизни, уж не гостем ли дорогим?
В печи вспыхнул жаркий огонь. Бабка захлопотала, стол покрыла скатертью, горшки наставила густо, до хруста ножек. Стрый сел на лавку, дерево с жалобным скрипом прогнулось. Воевода взял ложку, черпнул ароматной похлебки, парующий черпачок застыл на миг у губ, горячая снедь провалилась в горло.
– Добрую еду готовишь, матушка, – причмокнул Стрый. Яга засветилась, захлопотала пуще.
Буслай поспешил за воеводой умять жареного зайца и кинулся к тетеревам, начиненным крохотными птичками. Сочное мясо лопалось сладким соком, гридень едва не проглотил язык. Слюна растворяла пищу прямо во рту, лишь после первого десятка кусок мяса улегся в желудке. Вдогонку посыпалась каша, полились водопады кваса, которые он снова заедал дичью.
Нежелан с отроками не отставали: горшки и подносы пустели, едва ставились на стол. Лют ел мало: рана разболелась, левый бок поджаривал медленный огонь. Яга посмотрела заботливо, склонилась над витязем:
– Ну, что мучаешься, касатик? Давай рану посмотрю, пока не
Лют вымученно улыбнулся, вяло отказался:
– Не надо, бабушка, болит не сильно, к утру пройдет.
Яга приложила ладонь к щеке, из здорового глаза скатилась умильная слеза.
– Упрямый, как мой средненький. Бывало, задерет его пущевик, приползет домой, места живого нет, путь напитан рудой, а шепчет: «Успокойся, мама, царапины совсем не болят».
Бабка настояла, чтобы витязь разделся. Буслай со смешками помог стащить кольчугу и рубаху. Яга присмотрелась к вздутой ране, всплеснула руками:
– Ну кто так лечит?
Савка поперхнулся сладким куском, отвел взгляд:
– Я вроде правильно переложил.
– Правильно! – возмутилась Яга. – На кой ляд добавил подорожник?
Савка пробормотал смятенно:
– Бабушка!..
Яга не унималась:
– Он что, пешим собрался путешествовать? Соком подорожника натирают ноги, чтобы не знать усталости.
Скрюченной ладонью пригладила волосы Люта ласково, будто мать родная.
– Потерпи, касатик, сейчас смоем дрянь, умаслю рану хорошими снадобьями. Запустили совсем, придется доставать корень чернобыльника.
Лют не противился. Усталость сковала члены, прикрыл глаза, чтобы не видеть ухмылок Буслая и отроков. Яга мигом достала пучки трав, на стол бухнулся чугунок с клубами пара над крышкой, запахло лекарственными травами.
Старуха промыла рану, пошептала заумь. Перевязала более умело, чем Савка. Боль улеглась, лишь по краям раны пробегали колючие искорки. Гул в голове исчез, предметы обрели четкость, желудок по-звериному взвыл, требуя пищи.
Яга с умилением посмотрела на полуголого витязя, уплетающего стряпню за обе щеки.
– Натерпелся ты много, – сказала она, рассматривая застарелые шрамы.
Крючковатая рука протянулась к шейной гривне. Буслай напрягся – все-таки серебро, – но Яга спокойно прикоснулась к металлу, прищелкнула языком восхищенно:
– Добрая работа, раньше таких делать не умели.
Стрый вставил словечко:
– А я слышал…
Яга отмахнулась:
– Брехня, я-то помню каменные ножи да костяные копья. И что у вас за порок не видеть умельцев, живущих рядом, а слагать небылицы о предках. Вот уж правда истинная – не дивно то, что рядом.
Воевода покивал, поохал, прошелся словом по молодежи, бабка охотно поддержала разговор. Насытившиеся отроки пытались почтительно слушать, но то и дело клевали носом. Нежелан вовсе уронил голову на стол и тихо посапывал.
Буслай вяло пережевывал куски мяса, ногтем ковырял в зубах, громко цыкал. Лют с аппетитом уплетал пироги, дивясь откуда-то взявшемуся здоровью.
За окном изредка ухало, стенало, леденя кровь, кони ржали испуганно. Но в доме Яги было уютно и спокойно. Разомлевшим от еды путникам хозяйка уже не казалась страшной: нормальная бабулька, заботливая. Даже огромный рост и вонь от шкур не отталкивали.