Псы Вавилона
Шрифт:
Посреди самостийного поселка стояла не то землянка, не то времянка: крошечный глинобитный домик на одну комнатку плюс кухонька, она же – сени. Пол в домике тоже глиняный, застелен пестрыми лоскутными половиками. Остальное его убранство было и вовсе немудрящим. Две железные кровати, стол, небольшой самодельный шкафчик для снеди и кое-какой посуды, такая же самодельная этажерка, на которой стояли несколько книг, небольшое мутное зеркало и некий флакон, ранее, видимо, наполненный одеколоном, а ныне пустой. В углу висел темный образ, на котором, если присмотреться, можно было различить лик Николы Мирликийского. Подслеповатое оконце, находившееся почти вровень с землей, выходило на огородик площадью в одну сотку, на котором, кроме немудреных овощей вроде лука и чахлых помидоров, росла молодая яблоня-дичок. В хижине обитали два старичка именно из
Первого некогда пышно величали Алексей Габриэлович Фужерон-Делавинь (именно так, ни больше ни меньше). Происходил он из обрусевших французов и в недалеком прошлом был грозой нэпманов – контролером финансового отдела в Ленинграде. Но это, так сказать, было лишь видимой стороной. Истинным же его призванием, даже смыслом жизни являлся оккультизм. Алексей Габриэлович возглавлял «Орден рыцарей Святого Грааля» и именовался в среде посвященных Учителем. Он возводил свой род к дому герцогов Анжуйских и считался ревнителем средневековых рыцарских традиций. Летом 1926 года чекисты арестовали потомка герцогов, всех его сподвижников и привезли в Большой дом на Литейном [6] .
6
Управление ОГПУ– НКВД г. Ленинграда.
На допросах Алексей Габриэлович своей вины перед советской властью не признавал, объясняя создание и деятельность ордена исключительно интересом к культуре европейского Средневековья и своей литературной деятельностью. Той же версии придерживались и остальные рыцари. Однако чекисты, несмотря на отсутствие доказательств, признали «Орден рыцарей Святого Грааля» организацией нелегальной и антисоветской, а посему по окончании следствия члены организации были осуждены по статье 58-5 УК РСФСР.
Фужерон-Делавинь получил десять лет лагерей и отправился на Северный Урал. Однако, отсидев половину срока, он был освобожден за примерное поведение и ударный труд. В справке об освобождении он уже именовался Алексеем Гавриловичем Фужеровым. Способствовал обрусению небольшой подарочек лагерному писарю.
Здраво рассудив, что лучше укоротить фамилию, чем жизнь, рыцарь Святого Грааля решил затеряться в гуще строителей социализма. С этой целью в начале тридцатых он приехал в Соцгород, поселился на Шанхае и устроился счетоводом в банно-прачечное хозяйство.
Вместе с Алексеем Гавриловичем на той же жилплощади проживал и другой страстотерпец, бывший потомственный дворянин, а ныне сторож детского сада № 23 Константин Георгиевич Рысаков. Некогда, задолго до революции, Рысаков служил в лейб-гвардейском кавалергардском полку, но после некой темной истории, о которой он не любил распространяться, оставил полк. Суть же темной истории в нескольких словах состояла в следующем. За карточным столом он был уличен в передергивании. Офицерский суд чести постановил не подавать поручику Рысакову руки. В результате поручик был вынужден уйти в отставку. Крах военной карьеры не слишком обескуражил бывшего кавалергарда. Он стал жить в свое удовольствие, поскольку являлся весьма состоятельным человеком. Основной его страстью являлась игра. Рысаков играл во что угодно: в карты, в рулетку, на бегах… Со временем состояние иссякло, а с ним иссякла и возможность посещать Баден-Баден, Монте-Карло, и Константин Георгиевич превратился в обыкновенного шулера, известного в определенных кругах под кличками дядя Костя и Улан. Дядя Костя бывал не раз бит, а однажды на Волге его даже выбросили с парохода в набежавшую волну.
Все бы хорошо, но, на беду шулера, случилась революция. Большевики карточные игры не поощряли, а представители белого движения по причине крайней ожесточенности могли не просто побить, а всадить пулю в лоб. Нервы у дяди Кости совсем истрепались. Отличавшая его сила воли тоже куда-то исчезла. Влекомый всеобщей паникой, он очутился во врангелевском Крыму, а потом и в Константинополе.
Эмигрантские волны оказались значительно круче волжских. Там, коли выплывешь, все равно окажешься на родном берегу, а тут – все чужое. В Турции азартные игры находились под запретом, а посему отсутствовали игорные дома. Со своим же братом эмигрантом играть было невозможно по причине отсутствия средств. Возникла необходимость менять профессию. Дядя Костя так и поступил. Кем он только не был! Состоял в греческом похоронном бюро в качестве мортуса [7] , торговал арбузами
7
Мортус – участник похоронной процессии, несущий гроб, факел или венок.
Пару лет он колесил по стране, занимаясь привычным промыслом, но работать становилось все труднее. Несколько раз его забирала милиция, и после небольшой отсидки он решил завязать с прошлым по причине преклонных лет и осесть где-нибудь в тихой заводи.
На дворе стоял тридцать первый год. Вся Россия, взбаламученная коллективизацией и индустриализацией, казалось, сдвинулась с исконных мест и устремилась неведомо куда. Дяде Косте было не привыкать. Очередная волна жизни прибила его к Соцгороду, месту, по мнению дяди Кости, вполне для него подходящему. С тех пор он и обитал на главной стройке пятилетки, служил сторожем, время от времени поигрывал в картишки, исключительно для того, чтобы не потерять квалификации, и был весьма уважаем местными фармазонами и щипачами. С Фужеровым он случайно познакомился пару лет назад, вначале сдал ему угол, а после, почуяв родственную душу, предложил совместное проживание и ведение хозяйства.
Оба старика как нельзя лучше подходили друг к другу. И тот и другой по натуре прожженные авантюристы, прошли, что называется, огонь, воду и медные трубы, но если Фужеров оставался идеалистом и, по сути, глубоко религиозным человеком, то Рысаков не верил ни в бога, ни в черта, став после бурной жизни совершеннейшим пессимистом и циником. Именно соприкосновение двух полярных взглядов на жизнь, постоянные споры на эту тему поддерживали их странный альянс и не давали наскучить друг другу.
– Выходной сегодня, по-старому воскресенье, – громко сообщил потомок герцогов Анжуйских. В этот момент он стоял на кухне и чистил картошку. – Раньше в это бы время народ с заутрени возвращался.
– Так то раньше, – отозвался дядя Костя. Он лежал поверх незастеленной постели и читал вчерашнюю газету. В сообществе существовало разделение труда. Готовил исключительно Фужеров, а уборкой занимался его компаньон. – Да к тому же вы, куманек (дядя Костя постоянно величал Фужерова куманьком), – католик.
– Какая разница: католик, православный… Ведь христианин же. Я и православные храмы люблю посещать…
– Где эти храмы? Было два в станице, да и те разобрали по кирпичику. А где священники – неизвестно. Скорее всего сослали. Помню, в тридцать втором годе зрел следующую картину. Вас здесь в то время еще не обитало. На земляные работы гнали бригаду заключенных, исключительно попов. Человек пятьдесят, наверное. Все в подрясниках, рваных да грязных. Некоторым даже гривы не успели состричь. Заморенные, измученные… А рядом часовой, мальчонка сопливый с винтовкой, и штычок примкнут. И только какой батюшка споткнется, как мальчонка его легонько штычком подденет и орет: «А скажи, долгогривый: почем опиум для народа?»