Псы войны
Шрифт:
— Пошли куда-нибудь поедим, — предложил он. — Пока опять не полил дождь.
Они вышли из бара и направились по Ту До в сторону реки. На первом же углу они увидели, как военные полицейские, поставив к стене солдата в рабочем комбинезоне, обшаривали его многочисленные карманы, а вокруг толпа вьетнамцев молчаливо наблюдала за происходящим. Конверс купил у сонной малолетней цветочницы, стоявшей с краю толпы, ожерелье из ноготков для Джил. Жаркими ночами свежие ноготки издавали дивный аромат; они напоминали Конверсу о Чармиан.
— Я согласна, — сказала Джил. — Куда пойдем —
В плавучем ресторане будет слишком много народу, в «Вильгельме Телле», по словам Иэна, хозяин сбежал, испугавшись чьей-то угрозы отрубить ему руки. Они отправились в «Темпура-хаус» — неблизкий путь вдоль реки мимо барж, освещенных фонарями. Москиты подгоняли их и напомнили Конверсу о его лихорадке. Все трое дымили на ходу косяками «Парк-лейн» — фабричного производства, с глянцевитым фильтром. Если пиво «две тройки», по слухам, делалось на формальдегиде, то сигареты крутили, говорят, прокаженные. Травка в них была не очень хороша по вьетнамским стандартам, но, если докурить сигарету до конца, можно было забалдеть. Детишки из близлежащих домов бежали за ними, хватая за руки, чтобы поглазеть на часы, и крича вслед: «Бао ши, бао ши!»
Они в приподнятом настроении вошли в ресторан, окутанные облаками конопляного дыма, скинули обувь и уселись среди франтоватых торговцев «хондами». Иэн заказал пива, снова «две тройки».
— Давно видел Чармиан? — спросил он Конверса.
— Я только что от нее. У нее все по-прежнему.
— Кто-то сказал мне, — заметила Джил, — что она употребляет.
Конверс попытался изобразить улыбку:
— Пустой треп.
— Или распространяет. Только не помню, что именно.
— Чармиан — человек скрытный. Но если бы она употребляла, я бы знал.
— Ты же сейчас не часто с ней встречаешься? — спросила Джил.
Конверс покачал головой.
— У Чармиан, — сказал Иэн, — есть друг, которого зовут Тхо. Полковник военно-воздушных сил. У него свой коричный бизнес.
— Тебе следует приглядеться к Тхо, — сказала Джил мужу. — Он, должно быть, на подъеме, раз Чармиан его подцепила.
— Вряд ли Тхо устроит переворот, — сказал Конверс. — Очень уж у него довольный вид.
Официантка, по внешности наполовину японка, поставила перед ними тарелки с красным перцем. Они отерли горящие лица влажными, прохладными полотенцами.
— Чармиан когда-нибудь рассказывала тебе свои вашингтонские истории? — спросила Джил Перси. — Отличные, надо сказать, истории.
— Чармиан принадлежит к давно минувшей эпохе в американской истории, — отозвался Конверс. — Мало кто из двадцатипятилетних может претендовать на такое.
— Призраки, — обронил Иэн. — Страна полна призраков.
Джил Перси подхватила палочками перчинку и сжевала не поморщившись.
— Вряд ли Чармиан можно назвать призраком. В этой стране множество призраков, но они реальны.
— Везде, где есть масса несчастных, умирающих молодыми, — сказал Конверс, вытирая руки прохладным полотенцем, — будет и масса призраков.
— В нашей деревне был один такой поганый призрак, — сказал Иэн Перси. — Из тех, которых они называют ма.
— После войны, — сказал Конверс, — летчики будут летать над долиной Ядранга и разбрасывать комиксы и сэндвичи для всех призраков американских солдат. А то американским ма тут скучно.
Иэн, оставив без внимания еду, принялся за вторую бутылку пива.
— Маловато ты тут просидел, чтобы так говорить, — заметил он Конверсу.
Конверс положил палочки на край тарелки.
— А я считаю, что могу говорить что вздумается. Я был на передовой. Был на войне. — Он повернулся к Джил, которая с укором смотрела на Иэна. — Разве не так, Джил? Я был на поле боя.
— Я была там, — ответила она. — И видела тебя, приятель.
— Мы были на войне, Джил и я, — объявил Иэну Конверс. — И что мы там делали, Джил?
— Плакали, — ответила Джил.
— Плакали, — с нажимом сказал Конверс, — вот так-то. Мы лили слезы над поруганными человеческими чувствами и можем теперь говорить все, что думаем.
И Конверс, и Джил ездили наблюдать за вторжением в Камбоджу, и то, что они там увидели, заставило их плакать. Но Конверс лил слезы не над поруганными человеческими чувствами.
— Ты забавный парень, — сказал Иэн. — Но вообще-то, тебе здесь не место.
Официантка, безмятежная за фарфоровой улыбкой, поставила перед ними чашки с рыбой и рисом. В зал вошла группа американских репортеров, сопровождаемых четырьмя филиппинскими рок-музыкантами, стриженными под пачуко [18] . Чем больше пили сакэ торговцы «хондами» и их подружки-японки, тем веселее они шумели.
18
Пачуко — в американских городах члены уличных банд, состоящих из подростков мексиканского происхождения.
— Я хочу сказать, — продолжал Иэн, — что люблю эту страну. Для меня она не какая-нибудь поганая дыра. Я состарился здесь, парень. Теперь, когда приходится уезжать, я только и думаю, что об ублюдках вроде тебя в таких вот местах.
— Иногда, — сказала Джил, — ты ведешь себя так, словно открыл эту страну.
— Это шайка извращенцев, — не успокаивался Иэн. — Вы шайка извращенцев. Почему вы не отправитесь в другую страну смотреть, как она погибает? В Бангладеш масса жертв наводнения. Почему не поехать туда?
— Сейчас там сухой сезон, — ответил Конверс.
Мальчишка лет восьми ввел с улицы солдата-вьетнамца в темных очках и с белой палкой; они переходили от столика к столику, предлагая сайгонскую «Геральд». Американские репортеры, сидевшие развалясь за своим столиком позади Конверса, наблюдали за ними.
— Послушай, — говорил один из репортеров, — он видит не хуже тебя. Парень ходит с шестью разными поводырями. Он нанимает мальчишек на рынке.
— Да ну? — удивился другой. — Я думал, он слепой.