Птенцы Виндерхейма

Лис Алина

– Да.

– Следи за ним.

Цепочка в руках храмовника качнулась. Раз, другой. Зрачки гальта дернулись, следуя за вычерненным в центре медальона изображением глаза с ресничками-лучиками.

– Твое тело тяжелое и теплое. Руки наливаются усталостью. Веки тяжелеют. Тебе хочется спать… спать… – Вкрадчивый шепот отца Гуннульва заполнил комнату. – Твои глаза закрываются. Сейчас я досчитаю до трех, и ты заснешь. Раз, два, три…

Дыхание гальта выровнялось, голова свесилась набок, а руки бессильно опустились.

– Можешь

начинать, – храмовник снова надел медальон на шею и кивнул чжану. – Фиксация на третьей строчке второй висы девятой главы Книги Катаклизма.

Лю сосредоточенно кивнул, размял пальцы. Меж его сомкнутых рук проскочила искра, затем другая. Медленно, с ощутимым усилием, словно воздух внезапно стал вязким, соматик раздвинул руки. Радужная, искрящаяся лента натянулась меж разведенными ладонями.

Комнату заполнило легкое потрескивание и запах озона.

– Я готов! – напряженным голосом выкрикнул чжан, и радуга с его рук потекла в конус.

Радужное сияние окутало голову гальта. Поток разноцветного пламени расплылся по поверхности шлема, связуя кончики медных игл.

Мерное дыхание спящего прервалось, руки вцепились в подлокотники, и деревянные ручки протестующе затрещали. Тело изогнулось, на искаженном судорогой лице распахнулись лишенные зрачков бельма с красными прожилками, изо рта потянулась тонкая ниточка слюны.

– Пора!

– «Крови ростки путника мира завесы встретят владычицу врат», – продекламировал соматик.

И все закончилось так же внезапно, как и началось.

Радуга влилась через иглы внутрь шлема и погасла. Храмовники в молчании следили за тем, как опускаются веки, расслабляются сведенные мышцы и разжимаются руки спящего.

– Хорошо! – восхитился отец Гуннульв. – Чистая работа, мальчик. Как легко это делается с помощью соматики!

– Это можно делать гораздо проще, – грустно заметил послушник. Он пытался скрыть свою усталость, но ее выдавали дрожащие пальцы и мелкие бисеринки пота на лбу. Взгляд юноши снова вернулся к металлическому конусу. – Псионику не пришлось бы пользоваться костылями, – с неожиданной горечью закончил он.

– Не будь слишком строг к себе. Устал?

– Да, Учитель. Он двенадцатый на сегодня. И семьдесят второй за последнюю неделю.

– Сядь, отдохни. Это последний. – Храмовник повернулся к спящему мужчине. – Догед, сын Марха, ты меня слышишь?

– Да.

– Сейчас я досчитаю до десяти, и ты проснешься. Раз, два…

Дыхание гальта чуть участилось, мышцы едва заметно напряглись. На счет «десять» он открыл глаза.

В них отражалось младенческое изумление.

– Я задремал? – Руки мужчины потянулись вверх, ощупывая металлическую конструкцию. – Что это за дрянь у меня на голове?

– Все хорошо, Догед, – мягко сказал сванд. – Не дергайся, я помогу тебе снять хугхельм. Помнишь, о чем мы говорили?

– А как же, господин

Гуннульв. Вы говорили, что мне придется поработать на конунга, а потом забыть все, что делал. Так я согласен. Когда приступать?

– Друг мой. – Храмовник мягко опустил руку на плечо северянину. – Ты уже поработал на конунга, и отлично поработал. За стенами этой комнаты тебя ждет жалованье за три месяца, а дома ждет жена. Она очень соскучилась.

– Эка вышло. – Гальт поднялся с кресла, смущенно почесал затылок. – И что – все теперь, господин Гуннульв?

– Да. – Сванд улыбнулся. – Не жалеешь, Догед?

– А чего жалеть-то? Радости помнить, как вкалывал без отдыха? Нет, господин Гуннульв, так мне больше нравится. Хоп – и уже дома, и при деньгах. Съездить бы теперь в Йелленвик…

– Это лучше обсудить с твоим начальником – комендантом Маханти. Надеюсь, ты понимаешь, что об этом разговоре тоже лучше помалкивать?

– А как же, господин Гуннульв. – Мужчина шагнул к двери, смущенно обернулся. – Так я пойду?

– Иди.

Дверь закрылась. Храмовник издал странный смешок и лукаво взглянул на чжана:

– А ты, Лю? Ты бы согласился забыть три последних месяца своей жизни в обмен на деньги и расположение начальства?

– На таких, как я, очень трудно воздействовать, Учитель. Даже псионикам.

– Это зависит от опыта и знаний псионика.

На лице юноши мелькнул страх.

– Боишься, – с удовлетворением отметил храмовник. – Это хорошо. Значит, не дурак. А чего боишься-то?

– Если я не смогу доверять себе, то кому я смогу тогда доверять, Учитель?

– Ну как же. Конунг, Храм, Всеотец, наконец… – фальшиво улыбаясь, предложил душевед.

Чжан молчал, прикрыв глаза. Его утонченное и бесстрастное лицо напоминало фарфоровую маску.

– Ну вот: ушел в защиту. Что же ты так?

Молчание.

– А удар не держишь. Ничего, это наживное. Правильно боишься, мальчик. Очень правильно. Понимаешь теперь, почему Харальд Великий вырезал всех друидов, до которых смог дотянуться? И почему псионикам на службе конунга вбивают верность Мидгарду на соматическом уровне? Кто-то скажет «жестокость», я скажу – «разумная предосторожность». Всеотец создал косную материю и сделал человека властным над ней. Но неконтролируемая власть над чужой душой – это страшно.

– Разве то, что я сделал с этими рабочими, не является таким же насилием над душой?

– Что ты сделал? Добавил немного Силы, чтобы помочь ему забыть? Здесь нет насилия. Ты смог заставить его забыть потому, что он хотел забыть. Он согласился забыть еще три месяца назад, когда получал от меня установку. Без этого согласия хоть десяток соматиков могут поджаривать его мозги через хугхельм до второго Катаклизма.

– Учитель… – Голос послушника дрогнул.

– Да, Лю.

– Скажите, а вы знаете, зачем на Маркланд согнали столько рабочих?