Птица не упадет
Шрифт:
— Пунгуше, это моя жена.
— Да, — кивнул Пунгуше. — Это так. И ее детеныш.
Марк обдумал его слова и впервые заколебался. Львица действовала, подчиняясь одному из древнейших жизненных инстинктов — стремлению защитить своих детей. А что движет им?
— Я должен ее убить, Пунгуше, — сказал он ровно, и в животе у него шевельнулось что-то скользкое и недостойное: это произошло впервые, и он попытался отрицать его существование.
Марион мертва. Милая, верная, послушная Марион. Мужчина может только мечтать о такой жене. Умерла страшной смертью, и
Неожиданно он увидел стройную смуглую женщину и маленького голого мальчика, идущих вдоль края моря.
Вина — эта скользкая тварь — снова шевельнулась в животе и начала извиваться, как змея, а он не мог ее раздавить.
— Она должна умереть, — повторил Марк; возможно, с этой очистительной смертью умрет и его вина.
— Хорошо, — согласился Пунгуше. — Мы найдем ее завтра до полудня. А теперь поспешим к великой пустоте.
Львицу они нашли на следующий день рано утром. Она перебралась поближе к откосу, и когда детеныши, ослабев от начинающейся дневной жары, уже не шли, а мрачно плелись за ней, она выбрала дерево с плотной зонтикообразной кроной, с ветвями, отходящими от прямого ствола, и легла в тени на бок, показав мягкую кремовую шерсть на брюхе и двойной ряд плоских черных сосков.
Львята были сыты, и только два самых алчных принялись сосать; их животы раздулись, и они пыжились, стараясь проглотить лишку.
Неутомимый охотник за хвостами сейчас сосредоточился на длинном материнском хвосте; в последний миг каждого его нападения она отдергивала черную кисточку, которой заканчивался хвост.
Трое других доблестно боролись со сном яростными взрывами ни на что не направленной энергии, но все же медленно сдавались слипающимся глазам и набитым животам, пока не улеглись неаккуратной грудой меха и лап.
Марк находился в ста двадцати ярдах по ветру. Он лежал за маленьким муравейником, и ему потребовался почти час, чтобы подобраться так близко. Дерево с кроной зонтиком росло на открытой, заросшей травой площадке, и Марку пришлось ползти по-черепашьи, держа ружье на сгибе локтя.
— Можно подобраться ближе? — спросил он; его шепот был еле слышен. Короткая желтая трава едва скрывала лежащую на боку львицу.
— Джамела, я могу подобраться так близко, что сумею ее коснуться.
Пунгуше подчеркнул слово «я», оставив остальное невысказанным.
Они лежали на солнце еще двадцать минут, пока львица не подняла голову.
Может быть, какое-то глубинное чутье, инстинкт выживания предупредили ее о появлении охотников. Голова ее поднялась стремительным желтым движением — с тем невероятным проворством, что свойственно всем большим кошкам; львица пристально посмотрела туда, куда дул ветер, в сторону наибольшей опасности.
Она смотрела несколько долгих секунд, ее широко расставленные желтые глаза не двигались и не мигали. Чувствуя ее тревогу, два львенка сонно сели ждать вместе с ней.
Марк чувствовал, что львица смотрит прямо на него, но подчинился закону полной неподвижности. Если он попытается
— Она беспокоится, — предупредил Пунгуше. — Подойти ближе нельзя.
— Я не могу стрелять отсюда.
— Подождем, — сказал Пунгуше.
Все львята теперь спали, львица дремала, но оставалась настороже: раздув ноздри, она в поисках опасности старательно принюхивалась к каждому порыву ветра, большие круглые уши не останавливались — при малейшем шорохе ветра, треске ветки, в ответ на голос птицы или животного они дергались.
Марк лежал под прямыми лучами солнца, пот пропитал его рубашку. За его ухом села муха цеце и вонзила жало в мягкую плоть, но он не попытался согнать ее. Прошел час, прежде чем представилась такая возможность.
Львица неожиданно встала, хвост хлестал по бокам. Она слишком тревожилась, чтобы дольше лежать под деревом. Львята сонно сели и удивленно повернули к ней мохнатые мордочки.
Львица стояла боком к тому месту, где лежал Марк.
Голову она держала низко, пасть была раскрыта, львица тяжело дышала на жаре. Марк был так близко к ней, что видел темные точки мух цеце у нее на боках.
Она была в тени, но солнце, отражаясь от травы за ней, освещало ее. Идеальные условия для выстрела в точку, отделенную от локтя расстоянием в ладонь; пуля разорвет оба легких, а если попасть чуть ниже, угодит прямо в сердце.
В легкие вернее, в сердце быстрее. Марк выбрал сердце и поднес ружье к плечу. Предохранитель давно был в положении для стрельбы.
Марк выбрал свободный ход спускового крючка и почувствовал его сопротивление, предшествующее срабатыванию механизма.
Пуля весит 230 гран, ее бронзовая оболочка увенчана мягким свинцовым куполом; при ударе свинец расплющится и разворотит львице грудь.
Львица негромко созвала львят, они послушно встали, чуть пошатываясь спросонок.
Легкой кошачьей походкой она вышла на солнце, покачивая при каждом шаге головой, чуть изогнув длинную спину; обвислые соски делали изящные линии ее тела чуть более массивными. «Нет, — подумал Марк, — выстрелю в легкие». Он немного приподнял руку, устойчиво держа ружье в четырех дюймах от локтя, и поворачивал его вслед за пустившейся коротким тревожным шагом львицы.
Львята гурьбой побежали за ней.
Марк держал львицу на прицеле, пока она не добралась до края буша; затем она мгновенно исчезла, как облачко дыма под порывом ветра.
Когда она исчезла, он опустил ружье и посмотрел ей вслед.
Пунгуше увидел, что в нем наконец что-то сломалось. Сломался сплав холодной ненависти, вины и ужаса, и Марк заплакал; он плакал, сотрясаясь от этих целительных, очищающих слез.
Трудно смотреть на плачущего мужчину, особенно если это твой друг.
Пунгуше незаметно встал и отошел туда, где они оставили стреноженного мула. Здесь он одиноко сел на солнце, взял понюшку и принялся ждать Марка.