Птица
Шрифт:
Уиль нехотя встал, не отводя глаз от экрана.
— Что же, прощайте, берегите себя, — сказала нам на прощание тетя.
Тут я впервые увидела ее глаза. С самого первого дня она ни разу не смотрела нам прямо в лицо, а если бурчала: «Это все равно что какать в чужие штаны. К чему мне заботы об этих детях?» — ее зрачки медленно вращались под полуприкрытыми веками, а мешки под глазами подрагивали.
Дядя подарил каждому из нас по тысяче вон. Уиль был так увлечен мультфильмом, что не заметил, как потерял свою банкноту. Я подобрала ее и положила ему в карман.
Наши двоюродные братья еще не вернулись с занятий тэквандо
Когда мы вышли во двор, тетя зажгла лампу дневного света, и дом у нас за спиной засиял, как большой светлячок в ночи.
Мы шли с ранцами на спинах следом за нашим отцом, который нес сумку с вещами. Соседка, вышедшая выбросить золу, долго смотрела на нас. Проходя мимо нее, я гордо подняла голову, хотя сама не знала, чего хочу больше: чтобы на нас смотрели или чтобы нас никто не замечал.
В том уходе на закате солнца с ранцами за спиной, когда удлинившиеся тени легли на дорогу за нашими спинами, было что-то одинокое, как в изгнании, и напоминало сказку о людях, собравшихся в далекое путешествие. Мой отец появился без предупреждения, но мне казалось, что чей-то печальный голос уже предупреждал меня когда-то, что однажды я должна буду покинуть этот дом, и теперь я выполняла его приказ.
В конце улицы я обернулась. Дом дяди, который мы только что покинули, скрылся из виду, словно испарился.
Чем дальше мы уходили, тем более зыбкими становились воспоминания о доме. Очень скоро они растаяли — как не бывали. Ушли в небытие бесчисленные дни и вечера, лица дяди, тети и двоюродных братьев. Дядино покашливание, звук шагов, запах кимчи, пропитавший кухню, звяканье посуды… все исчезло.
Мой отец остановил такси и посадил нас в машину.
Мы проехали мимо дядиного агентства «Хэсонь», рынка, где тетя совершала ежевечерний обход, и школы, где мы учились. Двор в сумерках казался пустынным, кто-то медленно спускал с мачты национальный флаг.
Потом я перестала узнавать окрестности — мы никогда не заходили дальше школы. Такси ехало незнакомой дорогой. Уиль смотрел в окно и напевал гимн космического мальчика Тото.
«Тото, дитя света, ты несешь нам справедливость. Рази злодеев своей волшебной саблей! Спаси мир во Вселенной!»
Я сидела, приклеившись носом к стеклу, поглощенная созерцанием новых для меня улиц, и тут отец сказал, что мы, если захотим, сможем в любой момент навестить семью дяди, потому что наш новый дом находится совсем близко. Но я знала, что этого никогда не будет. Нельзя вернуться в то место, которое покинул. Мы не возвращались ни к бабушке, ни к дяде с маминой стороны. Даже такой идиот, как Уиль, это понимал.
— Сестрица, я забыл шарики в тайнике. Я никогда их не заберу, да? Не заберу? Не заберу? Не заберу? — шептал мне на ухо Уиль.
Куча мелочей — лица красивых женщин, вырезанные из газет, календарей и фотоальбомов, тетина брошка, шарики, карты, игрушки кузенов — осталась лежать за горшками с приправами, у каминной трубы, в укромном уголке… Мы их больше не увидим.
Такси выехало из торгового квартала и свернуло на улицу, где по обе стороны стояли дома с красными фонариками на фасадах. Все они горели, хотя темнота еще не наступила.
Когда мы проезжали мимо светло-желтого строения под зеленой крышей,
— Ты тоже приехал на поезде? — спросил Уиль.
Отец ответил, что, если доехать поездом до Сеула, оттуда можно отправиться в любую точку земного шара. Железнодорожные пути сначала шли параллельно реке, а у горы заворачивали. «В любую точку земного шара?» — тихо спросила я у рельсов.
Наш новый дом находился в квартале, где я никогда прежде не бывала. Такси съехало с главной дороги, поднялось в горку и, наконец, остановилось у приоткрытых зеленых ворот.
— Мы приехали. Вот наш дом.
Отец указал пальцем на дом в глубине тупика, и из ворот, как по мановению волшебной палочки, вышел молодой высокий и стройный мужчина. Его лицо казалось смертельно бледным — наверное, из-за того, что он был одет в черное. Проходя мимо нас, он остановился — думаю, хотел взглянуть на вновь прибывших. Когда мы встретились взглядами, мне стало стыдно за наш жалкий вид, за отца с его старым разноцветным баулом, за нас с Уилем и за наши дурацкие ранцы.
От мужчины сильно пахло косметикой.
— Черт, этот тип — вылитая баба… Можешь поверить, что эта дурацкая рожа принадлежит парню?
Мой отец обернулся и тихо выругался сквозь зубы. Значит, мужчины теперь тоже красятся? Я озадаченно оглянулась, чтобы посмотреть, как он удаляется.
Меня заворожил длинный черный ящик, который странный незнакомец держал в руке. Я никогда не видела такого красивого ящика и даже вообразить не могла, что лежит внутри. Нечто такое, чего не опишешь с помощью обычных прилагательных. «Длинный», «короткий», «твердый», «мягкий»… все эти слова не годились. Как звучало это «нечто»? Чем оно пахло?
В наших мешках лежали книги, тетради, набор карандашей, у отца в бауле — грязное вонючее белье и туалетные принадлежности. Тетя хранила в большой пластиковой сумке мятые грязные расписки и инвентарную книгу с фамилиями должников.
Нас всегда как магнитом тянуло к тому, что было закрыто. Живя у дяди, мы с Уилем обшаривали весь дом от подвала до чердака, открывали все, что было заперто, развязывали то, что кто-то тщательно завязал.
Не осталось ни одной двери, которую бы мы не открыли, ничего такого, что мы бы не попробовали и не потрогали. В глубине гардероба, стоявшего в большой комнате, лежал приколотый к старому краснозеленому шелковому платку лист бумаги с дядиным сайю [2] . В наволочке у него лежал талисман — чучело трехлапой птички. В кухонном шкафу тетя хранила лекарства и сушеные плоды ююбы [3] . Она вечно была не в духе, потому что страдала несварением и всякими болезнями по женской части. В тени за домом был зарыт горшок с заспиртованной змеей: мясо и кости со временем растворились, остались одни глаза.
2
Час, день, месяц и год рождения, четыре элемента, позволяющие узнать судьбу человека. Семья жениха посылает эти данные семье невесты.
3
«Китайский финик», или зизифус.