Птицедева
Шрифт:
– Расскажешь о них? – спросила Кота.
– Всенепременно, – муркнул Кот, – я ведь тут все знаю. Ну, и немного про то, что не тут.
«Это отлично, – мелькнуло в голове, – а то я запуталась и в событиях, и в родстве, все как-то уж очень таинственно. Ясности хочется, я девушка хоть и мечтательная, но конкретики в этой ситуации мне точно не хватает»
– Расскажу, я ведь Баюн – значит, рассказчик, говорун. А что правда, что сказка – тебе решать.
– Нет уж, дорогой, – сказала я резко. – Сказок мне достаточно, хочу хоть немного правды про свою жизнь узнать. Есть же в ней
– Лотта, без сказок в жизни никак, я ведь сказочник, а жизнь, она сама по себе сказка, и она либо страшная, либо скучная, либо веселая, и не так часто счастливая, но все равно сказка. Так что сама отделяй суть от вымысла, но обещаю не сильно привирать, – и Кот, задравши хвост, потопал к дереву, а я за ним.
Дошли не так скоро, Дерево-то огромное. А ветки аж до терема достают, и родственницы на них спать уселись. Возле Дерева торчал большой железный столб с небольшим расширением наверху. Кот ловко на него запрыгнул. Но смотрелся на нем невероятно смешно, как на насесте, я невольно улыбнулась.
– Тебе, наверно, на нем неудобно: ни развалиться, ни лапкам отдых дать, слезай.
– Наблюдательная ты, да только сказочники мне этот столб придумали – мол, сижу я на нем и странников поджидаю, чтобы съесть, так как я – кот-людоед, а я мягкий и пушистый, только поговорить люблю. Баюн, значит, я, Кот Ученый. Зачем людей есть, когда еды полный терем? И еще есть у меня тут местечко приятное недалеко: гейзер, что цельным молоком каждый час плюется, а когда оно на земле оседает, так уже в виде сметанки – хорошей, жирной, вкусной – лапки оближешь. А сплю я в дупле – мягко, тепло. А по цепи я прогуливаюсь, когда лапки размять нужно.
Кот ловко вскочил на нижнюю ветку и протянул мне лапу.
– Можешь крылья пока не раскрывать, просто посидим.
Мы с ним удобно расположились на толстенной ветке: Кот хвостом за нее придерживается, а я так сижу – ветка такая толстая, не упадешь.
– Ладно, рассказывай все сначала, – уже теряя терпение, сказала я резковато.
Чувствую, этот балабол может говорить о чем угодно долго и не по существу. Баюн, одно слово.
– Сначала – это от когда? От сотворения мира, или от тетушек, или от того, как ты родилась? Поконкретнее, сударыня, я ведь и месяц могу говорить, не переставая, а вот Вы заскучаете, оголодаете, заснете ненароком, да с дерева свалитесь.
Кот явно обиделся.
– Прости, Баюн, столько всего навалилось, что и сама не знаю, что хотела узнать. Начни, пожалуй, с моего происхождения и родства моего.
– Ну, это поконкретнее, хотя все тоже не так просто.
Так вот и полилась хорошо поставленная речь с мурлыканьем.
– Появилась однажды на белых камнях огромная птица Стратим, от нее все необычные птицы пошли. Стратим-птица, она такая: взмахнет крылом – море начинает волноваться, закричит – поднимается буря, а когда летит – закрывает собой белый свет. Стих поэта Бальмонта о ней мне кажется наиболее выразительным, – важно проговорил Кот, – только непонятно, почему он Стратим в мужском роде упоминает. Творческие люди – они такие. Но зато как художественно пишет!
И Кот пафосно
Он неземной, он вечно в Море,
От края к краю, на просторе,
Простёр он в мире два крыла,
И чуть он в полночь встрепенётся,
Весь Океан восколыхнётся,
Познав, что вновь Заря светла. (Константин Бальмонт)
Когда сердится Стратим-птица, на море вздымаются огромные валы, и вода смывает с берегов всё живое. Побеседовал с ней однажды немного Стрибог, бог ветров, своим вниманием птицу-разрушительницу почтил, поспокойнее она стала, но иногда срывается, и тогда беда неминуема. Так вот, Стратим породила твоих теток и твою бабушку.
– Как это? – не поверила я.
– Откладывает Стратим яйца в океан-море редко. В той ее кладке было 4 огромных яйца, и вышли из них птица Гамаюн вещая, птица Алконост, птица Сирин и бабка твоя, Царевна-лебедь. Трое вылупившихся имели птичьи ноги и человеческое туловище, да еще крылья, а четвертая была прекрасная дева на двух ногах, но крылатая, и еще в лебедя перекидываться могла, так и звали ее – Царевна-лебедь. Бабка это твоя была.
– А другие волшебные птицы, они тоже мои родственники?
– Да так. Только родство считается близким по одной кладке. Вон из других кладок встретишь здесь чудесную птицу Феникс, Жар-птицу, Синюю птицу Счастья – я тебя с ними тоже познакомлю, а еще есть грустные птицы: Дева-Обида и птица Див, вон они, видишь, сидят серые да мрачные даже во сне, никто их не любит и все боятся, так как когда появляются близко – знак того, что беда пришла. Не рады они, что их миссия такая, но изменить ничего не могут.
– А что, у моих теток детей нет? Чегоонимне-то так рады?
Кот вздохнул.
– У Алконост есть, но немного печалят ее дети, хотя она жизнерадостности не теряет и радостные песни поет, и люди, когда ее видят, знают, что это добрый знак.
– А какие они, ее дети? – почему-то это меня живо заинтересовало.
– Алконост каждый год в море откладывает яйцо, а Стратим повелела ветрам в это время не дуть, на море штиль стоит полный. Птенец появляется на седьмой день и его забирают сюда, на Буян, и пытаются воспитывать, только не получается – своеобразные они у нее.
– Как это и кто их отец? – ахнула я.
– В том то и дело, что отца у них нет. Партеногенез это в чистом виде, то есть, значит, размножение без оплодотворения.
– А разве так бывает? Всегда думала, что для появления детей пара должна быть.
– Фу, какая ты, Лотта, неграмотная. Да в природе множество животных размножается партеногенетически – и тли там всякие, и ящерицы – и при этом появляются или особи женского пола, или мужского, а в нашем случае появляются дети с приветом. Они, Лотта, не от мира сего. Мало того, что смертные, так их научить ничему не могут, они, как разговаривать начинают, так только хвалебные песни поют, ангелы они в каком-то смысле, Лотта, в своем особом мире живут. Вот пока не повзрослеют лет до пяти – здесь бегают, а потом на небо попадают и там, в Иридии, песни поют. Алконост уже и не расстраивается, привыкла, а то ей все хотелось, чтобы птенчики и ее любили, но не судьба, видать.