Птичий грипп
Шрифт:
Он проснулся с тем больным вкусом во рту, как будто наелся картона. Горло саднило, глаза слезились, нос был забит. Степан пошарил в поисках носового платка и, не найдя, высморкался в пододеяльник. И вдруг вспомнил, как родители устроили ему день рождения. Внесли торт с шестью свечками, взрослые вышли, и один соседский мальчишка выхватил свечку и уронил ее на диван. Плюш начал зловонно тлеть. И тут же появились взрослые:
– Кто это сделал?
– Это я! – Именинник великодушно принял вину на себя, и следующий день стал для него
Плюш безнадежно траурно изгадился.
Одиннадцать ноль-ноль. У метро «Динамо» возле стадиона они залезали в автобусы. Спортивные костюмы и вязаные шапочки. В автобусах на задних сиденьях были навалены бейсбольные биты. Бойцы рассаживались, задорно матерясь. Доставали из карманов черные капроновые маски с прорезями.
По автобусам прошел коренастый мужчина, блондин с неприметной сединой. Он цепко оглядывал салон и в микрофончик туристического гида выкликал всех по фамилиям. Проверив список до конца, он удовлетворенно поджал губы и почесал клюв.
Одиннадцать сорок. Небо ясно-голубое, без примесей. Священник, поющий сильным голосом. Такие голоса, наверное, были у бурлаков. Степан в деталях помнил ту весну 87-го и лихую сцену освобождения птиц возле храма. В другие годы он заходил в этот храм с матерью и один – светить куличи перед Пасхой. Священник раздобрел, голос его стал надорванным, мать откуда-то проведала: у него уже четверо ребятишек, и младшенькая дочка, младенец, страдает эпилепсией…
Степан постучал в стенку.
– Что? – Мать ворвалась в комнату. – Полегче тебе?
Она отдернула штору. Сквозь стекло, заплеванное весенними брызгами, желтело солнце.
– Мама, а когда будет Пасха?
– Пасха. Это… Первого мая. Так бывает.
– Сколько времени?
– Двенадцатый час уже. Тебе куда спешить?
Степан встал. Дернулся ослепительный кусок неба за окном, комната закружилась, темень прихлынула к глазам. Он стоял, не отводя слепого взгляда от окна.
– Оденусь. Полегче мне!
– Ты чего? Ты же весь больной! А ну-ка в постель! Отца позову! На, возьми градусник.
Градусник отметил утренние тридцать восемь и две. Степан стряхнул его размашисто.
– Нормальная! – закричал он, изображая здорового.
Сунулся в коридор. Натянул башмаки, набросил пальто.
– Ты куда? Охренел? – отец надвигался мягко и неумолимо.
– Мне надо! У меня нормальная! – протараторил Степан, за спиной нащупал щеколду, дернул, нажал на ручку двери. – Я САМ СЕБЕ ХОЗЯИН!
Он сбегал по лестнице. Ступени были температурой. Он выбежал из подъезда. Лужи были температурой. Где мобильник? Надо предупредить! И тут с температурной тоской он обнаружил, что мобильник оставлен дома.
Без десяти двенадцать.
Кошелек тяжелил карман. На машину хватит. Успеет ли он на Цветной бульвар, в мастерскую?
Терпкий запах масла. По всему помещению
Впрочем, человек восемь сказались больными.
– Художник – от слова худо… – задрожал девичий голосок.
К стене был придвинут широкий холст. Ученическая копия хрестоматийной картины. Белый монастырь. Дерево. Черные набрякшие плоды птиц.
– Грачи прилетели, – отметил Шурандин, орлиным взором пронзая Мусина.
Без пяти двенадцать.
Звякнуло окно.
– Домой! – тревожный выкрик матери. – Тебе плохо?
«Что я, маленький, что ли?» – подумал Неверов и посмотрел в небо.
Небо было пустым.
Но внезапно, или это галлюцинация меркнущего сознания, он различил черные точки, которые набухали, делались кляксами, вырастали в живые, тянущиеся к земле тела. В ушах у Степана запылали крики.
Из далеких жарких стран возвращались домой птицы…
Что приносят нам весенние птицы? Смертельный вирус или благую весть возрождения сил?
Степа терялся в слюдяном блеске луж.
У него подкосились ноги.
– Сте-е-па-а! – завопило окно.
Он лежал на талом снегу. Любя всех на свете с наслаждением. Пальто намокало. Небо. Полдень. Чистое сияние.
Что же это такое – весенний прилет птиц?
Жизнь или смерть?
– Эй, вставай, а? Грязью лечишься? – Тень от лопаты косо пересекла лицо лежащего.
Запричитала старушка, Степан не мог оторваться от неба, он принимал исцеление из небес, и эта старушка мелькала на окраине его сознания. Еще кто-то кричал, бибикала дорога, а в солнечной выси таял пронзительный крик. «Что же мы раньше делали? Как мы могли отсюда улететь?» – кричали птицы.
– Сте-епа! – мать приближалась, нахлынула, встревоженное лицо загородило небо. Она схватила его за плечи и рванула вверх.
Неверов хихикнул, подскочил. Грязный, отекая ручьями, кинулся прочь, своим телом взрывая картину, оставляя мать, дворника, приблудную старушку ни с чем. Он бежал обратно домой, а в голове пульсировало: мобильник – позвонить – мобильник…
Влетел в подъезд. Ворвался в квартиру так решительно, что гнев отца был сменен на испуг.
– Я УЗНАЛ: ОНИ ГОТОВИЛИ ПЛАН ВОЗМЕЗДИЯ. ЭТО СРОЧНО!
В трубке зачертыхались:
– Там и так все нормально. Ты че, ошалел?
– Это срочно! Надо увидеться… Ты сам поймешь? Назначай!
– Еклмно, через час. В «Жести». Минут на десять.
Степан ехал на Большую Лубянку в клуб «Жесть». Он чувствовал, как болезнь отступает. И еще он чувствовал, как сейчас прямо сию минуту худеет, расстается с жиром, что-то сдвинулось у него внутри…