Птичий парламент

Чосер Джеффри

Замшелой обнесённого стеной;

Врата двустворные венчала арка,

Там крупно были писаны и ярко

Стихов разноречивых два столбца;

Вот суть их, от начала до конца:

"Войдите, чтобы счастье увидать,

Изведать радость без конца и края;

Войдите, и вкусите благодать

В стране, где вечно длится свежесть мая,

Где нежность обитает неземная.

Ликуй, читающий, отринь печали,

Входи! Пристало медлить

здесь едва ли!"

"Войдите же! – столбец соседний рек. –

Вошедших будет сечь нещадный хлыст!

В пределах этих горестных вовек

На древе не росли ни плод, ни лист.

Ручей, текущий семо, столь нечист,

Что гибнут в мутных водах даже рыбы.

О, только бегством вы спастись могли бы!"

Напечатленны были на вратах

Стихи сии златой и чёрной краской.

Один столбец грозил и множил страх,

Другой столбец манил с великой лаской.

Я полнился отвагой и опаской,

Не ведая, который путь избрать –

Вперёд пуститься, иль метнуться вспять.

Бруску железа меж магнитов двух,

По мощи равных, двинуться невмочь

Ни к одному из них. И мой испуг

И любопытство сделались точь-в-точь

Магнитами: тянуло в парк – и прочь

Бежать хотелось. Я томился, робок,

Но Сципион стоял со мной бок-о-бок,

И рек: "– Ты сомневаешься, гляжу,

Вступать ли, нет ли, в дивный сей мирок.

Не бойся, приближайся к рубежу:

Не о тебе глаголы этих строк –

О тех лишь, кто Любви несёт оброк.

В тебе ж, видать, к любви угасла тяга:

Так пищей брезгует больной бедняга.

Но коль тебя и впрямь покинул пыл,

То зрение по-прежнему с тобой;

И, коль старик, лишившись прежних сил,

Ристалищной любуется борьбой,

И с полным знаньем дела судит бой,

То я тебе представлю, о поэт,

Достойный описания предмет."

Властительно мою он стиснул пясть,

И я вперёд шагнул, с вожатым рядом,

Надеясь уцелеть, а не пропасть.

И парк явился раем, а не адом.

О Боже! Пред моим счастливым взглядом

Повсюду возносились дерева,

Блистала изумрудно их листва.

Священный дуб, и крепкотелый бук,

И долголетний медноствольный тис,

Стрелку дарящий наилучший лук,

Державный кедр и скорбный кипарис...

И мачтовые сосны вознеслись

Вдали от вязов, ясеней, берёз,

От лавров, пальм и виноградных лоз.

Я

видел сад, в обильнейшем цвету,

Вблизи потока, на лугу зелёном,

И, овевая эту красоту,

Ласкался ветер к разноцветным кронам;

А ток холодный мчал с хрустальным звоном,

И я узрел, склонившись над струёй,

Как блещут краснопёрки чешуёй.

На каждой ветви птицы щебетали,

И думалось, что ангелы поют

В раю намного сладостней едва ли;

В сосновой хвое белкам был приют;

Я наблюдал, как кролики снуют,

Как прыгают косуля, серна, лань –

Кипела жизнь везде, куда ни глянь.

И струны лир звенели в дивный лад,

Мелодию лия в лесной чертог;

Нежнейшей музыке внимал навряд

И Сам Создатель, Всемогущий Бог;

А ветерок – едва заметный вздох –

Зелёные листы перебирал,

Покуда птицы пели свой хорал.

И был настолько воздух местный здрав,

Что чужды были парку хлад и зной;

И силой тамошних целебных трав

Воспряли бы и старый, и больной;

И непрерывно свет сиял дневной:

Вовек не загорается закат

В краю, земного лучшем во сто крат.

При древе близ потока я узрел,

Как наш великий властелин Эрот

Куёт и точит жала метких стрел,

А дочь его немедля их берёт

И закаляет в лоне хладных вод,

Заклятьем отмеряя силу жал:

Чтоб ранили, иль били наповал.

И Прелесть я увидел тот же час,

А с ней бок-о-бок – Суетность и Спесь,

И Хитрость, обольщающую нас –

Уродливую тварь, пороков смесь;

Толь далеко от них, замечу здесь,

Стояли неразлучною четой

Восторг Любовный рядом с Добротой!

Краса явилась, отрешившись риз,

И Юность, в нежном цвете резвых лет;

А подле – Страсть, и Похоть, и Каприз,

А с ними – Ложь, и Сплетня, и Навет,

И трое тех, кому названья нет...

Поодаль же предстал моим очам

На яшмовых столпах подъятый храм,

При коем нимфы учиняли пляски,

Разоблачась едва ль не догола:

Ничто, опричь набедренной повязки,

Не сокрывало стройные тела;

Вседневной эта служба их была.

И сотни голубей и горлиц белых

Свивали гнёзда в храмовых пределах.

Уступчивость, разумная жена,

При входе в храм держала полсть в руке;

А Кротость, неподвижна и бледна,

Смиренно восседала на песке,