Птичий путь

Алексеев Сергей Трофимович

Он видел лишь ее затылок.

– Откуда же у тебя венец? – спросил мрачно.

– Ты все еще ждешь ту, которой дарил?

– Сейчас уже не жду… Где взяла гребень?

– Купила… Но не по цене уличной бижутерии. Как эксклюзив.

– Неужели тебе его… продали?

– Представь себе! Или ты так и не осознал, в каком мире жил все это время?.. Не дождалась и купила, чтоб ты наконец меня заметил. И ты снизошел.

– Как она выглядела? Та, у которой купила?

– Ты всех запомнил? – Она поймала его взгляд в зеркале. – Наверное, по прическе, да?.. И у этой были длинные, распущенные волосы, восхищенный

взгляд и восторженный голос. Особенно когда получила всю сумму наличными и в долларах… Сказать имя?

– Я не спрашивал имен, – пробурчал Сколот.

– И еще у нее был заразительный смех. Когда рассказывала, как некий лох в переходе на Пушкинской преподнес ей серебряный венец. Сам того не зная!.. Это она так подумала.

– Смеялась надо мной?

Дара в ответ надменно улыбнулась:

– Если бы ты видел, как веселилась та, которой ты подарил золотой! Правда, только поначалу…

– Веселилась – это как? Тоже смеялась?

– От счастья. Рассказывала, как ты расчесывал ей космы. А ей хотелось большего… Не оценила!

Он тяжело замолчал от ее беспощадного голоса.

Машина остановилась среди сумрачного, вечернего леса, почти упершись бампером в деревья – дорога кончилась.

– Выходи, приехали! – весело объявила Зазноба и впервые обернулась – Сколот узрел пристальные, совсем не молодые ее глаза.

– Что ты с ней сделала? – с вызовом спросил он.

Зазноба устало откинулась на спинку сиденья.

– Твоей… возлюбленной сейчас хорошо. Я всего лишь исполнила ее мечту – сделала счастливой.

– Она же сошла с ума!

– Тебе ее жаль?

– Верни ей рассудок.

– Чтобы снова стала врагом? И утверждала, что ты ее изнасиловал?.. А так она будет жить и вспоминать, как однажды была обожествленной девой и ты расчесывал ей волосы золотым гребнем. Об этом, кстати, мечтают все женщины…

– Тогда и меня сделай безумным, – попросил он и подставил голову.

– Я пыталась надеть на твою голову обруч, – вдруг призналась Зазноба, – и лишить памяти… Мне это не удалось.

Сколот выбрался из машины – кругом тихий вечерний лес, и уже кричит ночная птица…

– Смирительную рубашку снять можешь? И глаза развязать?

– Нет. Кто обряжал, тому и снимать.

– Ну хотя бы наручники?

Она зажала в ладонях замки, подержала немного и, легко сняв оковы, зашвырнула их в траву.

– Дальше пойдем пешком. Иди и смотри мне в затылок. – И засеменила вверх по склону.

– Это чтобы я не запомнил обратной дороги? – с ухмылкой спросил Сколот.

– Чтобы не упал и не свернул себе шею…

Под кронами и в самом деле было по-ночному сумеречно, к тому же лес оказался сильно захламленным и каким-то не весенним: старые ели перемежались соснами, а редкие лиственные стояли еще голыми, и под ногами шуршал пересохший мох. Где-то на середине подъема Сколот на минуту отвлекся от светящегося в темноте венца и в тот же миг рухнул лицом вниз, запнувшись непонятно обо что. Удара он не ощутил, впрочем как и боли, однако Дара остановилась и подала ему бумажную салфетку:

– Вытри кровь.

– Где кровь? – спросил он.

– Да ты лоб себе расшиб.

Сколот вытер и узрел на салфетке широкий кровяной мазок.

– Странно…

– Не ходи здесь в одиночку, особенно по ночам, – предупредила она.

– А днем

можно? – Капля крови скатилась на кончик носа.

– Днем можно…

Они поднимались еще несколько минут, и теперь Сколот запинался почти на каждом шагу, хватаясь за деревья онемевшими руками. Зазноба же словно летела над всем лесным мусором, поскольку в темноте было незаметно, как она перебирает своими крохотными ножками. Здесь уже попадались березы. По крайней мере, боковым зрением он видел белеющие в сумерках стволы и даже вроде бы первые листочки на ветвях. Потом сквозь деревья просветился розоватый закат и стало светлее.

– Теперь будешь жить в скиту. – Дара указала на красноватый от вечерней зари домик. – В полном одиночестве, без благ цивилизации. Даже без гитары.

Сколот все еще стоял и озирался: избушке не хватало только курьих ножек, на крыше росли густой мох и мелкие деревца, со всех сторон вплотную примыкал лес, образуя только перед каменным крылечком небольшую полянку с черными, трухлявыми пнями.

– Ну, что встал? – поторопила Зазноба. – Иди, отшельник, принимай хоромы.

Он толкнул дверь непослушной рукой и ступил через порог. В бревенчатой келье было мрачно и сыро, свет едва попадал в узкое оконце на восток, а сквозь дверной проем слабым ручейком вливался багровый закат, отчего тесное пространство и вовсе показалось зловещим. Приглядевшись, Сколот различил у одной стены голый топчан, у другой, напротив, – развалившийся камелек, некогда сложенный из голышей. Вытяжной трубы не было, жилище топилось по-черному, дым выходил в закопченную отдушину под махровым от сажи потолком.

И повсюду пахло горьковатым тленом…

Он вышел на улицу и отдышался.

– Зато здесь можно целыми днями петь песни и кричать – никто не услышит, – злорадно, как показалось, произнесла Дара. – Через неделю лишишься ума без моей помощи. Впрочем, нет – наверное, протянешь дольше… Н у, и как следует ответить, лишенец?

– Повинуюсь року.

Она присела на пень и пошевелила ступнями, должно быть уставшими в тесной, глухой обуви.

– Ты мне лжешь! – сказала резко, с неожиданным отчаянием. – Ты не повинуешься! Не знаю, что с тобой делать…

– Но ведь ты уже исполнила урок? Определила место. Здесь как на даче – лес, свежий воздух… Да, сделай еще одну попытку, лиши памяти. Только оставь кусочек, чтоб разбираться в грибах. Я собирал их возле Тариг…

– Обещай мне, что не станешь заниматься своей алхимией, – серьезно попросила Дара. – И смущать темные умы мира.

– А где здесь изгои? Где мир? Кого смущать? Даже зверей нет…

– И не поджигай тут ничего – не поможет!

– У меня и спичек нет…

– Я слышала, как ты выпустил на волю Белую Ящерицу. Из-за нее тебя наказали?

– Уже не помню, за что… – Сколот сел на землю и принялся разминать очужевшие от оков руки. – Это ты вынесла из квартиры вещества?

– Для лишенца ты много чего помнишь. Например, письмо варваров. Я сужу по орнаменту на гребне… Только не морочь голову. За что лишили пути?

– Это тебя не касается, – огрызнулся он. – Верни мои вещества. И гитару!

– И так натворил глупостей! Зачем устроил пожар в Осколкове?

– Ничего я не устраивал!

– У тебя похитили соларис, а ты этого даже не заметил. И в результате сгорел корпус в технопарке.