Птичка Кама. Сборник рассказов
Шрифт:
–Лежи. Не торопись, – Кама не сразу заметила медсестру.
Та расставила руки в стороны, точно балансировала, и попыталась уложить пациентку на кровать.
Кама коснулась своего лица. Она уже вспомнила, почему могла оказаться здесь. Но никаких бинтов на лице. Неприятно ныла рука. В ней торчал катетер, куда, наверняка, залили много всяких пузырей. Кама перевела взгляд на сестру:
–Всё не так плохо. Новая жизнь. Ведь так?
–Конечно. Мне надо позвать врача.
–Надо, – усмехнулась Кама, – зови. А мне пора.
Под стать
Утро едва прогрело воздух. Небо играло насыщеннее обычного. Кама вернулась в мир ярких радующих красок. Она умерла и теперь жила вторую жизнь. А клятва и обязательства остались в первой жизни. Кто-то, сидевший на белом облаке, разрешил: гулять босиком в затёртой робе, уходить, если хочется уйти, менять, если нет желания терпеть.
Ветер то и дело пытался вскинуть лёгкую ткань и показать всему миру прелести тела. Через пару попыток она совладала со свободной одеждой, вспоминая Мерилин Монро. Ей не выпал шанс прожить вторую жизнь, в отличие от Камы.
Под холодным дождём торопливо бежали люди, кроме Камы. В сумке валялся зонт, но она не торопилась его доставать. Частые укольчики доставляли удовольствия больше, чем дискомфорта. Ради того она и гуляла.
Рекламные плакаты приглашали на выставку. Фигуры из глины. Кама вспомнила Костю. И не зря. Его имя красовалось под некоторыми из фигур. Одну из них звали “птичка Кама”.
Она задержала дыхание. На рогатой ветке сидела маленькая птица. На одной лапке были кандалы. И на другой. И обе цепями крепились к ветке. Зачем так много, возмутилась Кама, но заметила ещё одну скрепу, ради которой птичке пробили крыло. И так три цепи – тяжёлых даже поодиночке – держали маленькую птицу.
–Больше нет. Её уже нет. Ты нарисовал призрака, – Кама улыбнулась, отпуская эмоции. Только глаза птицы беспокоили её; такой прежде Кама себя и помнила.
Дождь усилился. Ветер нагнал прядь волос на глаза. Но она и так отворачивалась. И зашагала дальше.
За год Костя постарел слишком сильно. Кама не находила в нём некоторых черт, которые хорошо помнила. Но это всё ещё был он.
–Костя!
Его, как показалось Каме, дёрнуло. Определённо он узнал её. В этот раз она не любовалась картинами и не бубнила себе под нос, а смотрела на него. А он что-то говорил гостям и не замечал её до последнего.
Так же неловко чувствовали себя малыши в садике, когда очень хотели признаться в тёплых эмоциях, но не умели. На секунду Кама и Костя замерли друг перед другом. Прежняя его невозмутимость пропала или поубавилась.
–Привет, – мягко, с ослабляющей улыбкой поздоровалась Кама.
–Рад тебя видеть. Ты так
–Ничего не произошло.
–А как же живот, – Костя перевёл взгляд на круглый живот, единственно намекавший на беременность. – Вполне произошло. Это мой ребёнок?
–Брось. Просто посчитай и поймёшь, что не твой.
–А от кого?
–А это важно?
Некоторое время они стояли молча, как экспонаты. Здесь можно было замереть и не стесняться. Кама улыбалась, изучая чуть искажённые черты старого Кости. Она думала, что, увидев его, поймёт, как сильно скучала. Но не так уж и сильно. Самую малость, которой хватило, чтобы заглянуть сюда.
–Всё ещё хочешь меня? – прищурилась Кама.
–Конечно.
Освещая путь другим, врач останется один
Павел Петрович не был плохим человеком. Скорее, он был хорошим человеком, но резкое поведение не позволяло людям разглядеть в нём хороших черт. Только коллеги, проработавшие с ним год-другой, умели проглядывать сквозь скорлупу.
Пациенты знали Павла Петровича не так хорошо, как коллеги, потому и юмор его казался им несмешным вовсе. Однако за скорлупой они тоже видели другого человека – замечательного врача и были готовы мириться с тяжёлым характером, пока тот творил своё чудо.
Вот и выходило: злой, неприятный, но такой нужный. Особенно смущала пациентов его любовь заканчивать шутки. Если в беседу с другим врачом вторгался человек, Павел Петрович не прерывался, а окидывал пришедшего взглядом в знак принятия и продолжал повествование. Многие знают, что медицинский юмор не подходит обычному человеку. И сам Павел Петрович это знал, но пациенты не убегали, а слушали и расширяли глаза от удивления. Замечание сделать никто не решался, уходить тоже – сами же пришли.
В обычный четверг доктор вышел из перевязочного кабинета весь в пятнах крови и гноя на форме. Для гнойной хирургии это явление абсолютно нормальное, даже проходящие мимо пациенты не убегали в ужасе. Павел Петрович снял перчатку, чтобы ответить на телефон. Разговоры с начальством уже не пугали опытного врача; он с чем-то согласился пару раз, а в конце как выдал – “нет!” – и довольный попрощался. Он бы даже и не заметил, что перехватил телефон второй рукой, на которой была надета окровавленная перчатка, если бы подошедший пациент не обратил на это внимания. Павел Петрович лишь улыбнулся и убрал телефон в карман, снял вторую перчатку.
–Здравствуйте, доктор. Я у вас лечился месяц назад, теперь вот маму привёз. Вы меня помните?
–Эх, – сжал губы Павел Петрович, – годы мои не те, к сожалению.
Вдвоём они направились в палату к матери пациента. На самом деле, Павел Петрович не сожалел. Он принимал много людей в отделении, консультирован по всей больнице и лишь отдельные лица запоминал по чистой случайности. Иногда даже вернувшегося через час пациента он не мог узнать, только историю болезни.
Конец ознакомительного фрагмента.