Птички в клетках (сборник рассказов)
Шрифт:
И тут он увидел, какое на ней платье.
— Не могла уложить в чемодан? — сказал он, когда они вошли в тесную кухню, затененную свисающими языками фиговых листьев. — Цвет уж больно маркий.
— Поэтому и взяла такси.
Она красовалась перед ним, ища в его глазах одобрения, а ее собственные глаза распахивались все шире и шире.
— К нему бы туфли на каблуках. Я кое-что видела в витрине у «Уолтона», пока ехали.
Она смотрела на него, заискивающе склонив голову чуть набок — совсем как Элси, подумалось ей.
— И причесаться бы еще. В такси волосы растрепались. Джим всю дорогу открывал окно.
Глаза мужа заблестели —
— Ты что, хочешь оставить его себе? — И его лицо расползлось в улыбке, но Грейс знала, что это вовсе не улыбка.
— Почему бы и не оставить? — сказала она, прекрасно все понимая. — В чемодане этих платьев на восемьдесят фунтов.
— Богачка!
Она открыла чемодан.
— Взгляни.
— Сними-ка его лучше. Испачкаешь у плиты. — И он вышел.
Она видела из окна спальни, как он опрыскивает на заднем дворе розы и смахивает пальцем тлю. Потом он встряхнул флакон — может, осталась какая капля — и спросил мальчика, не баловался ли тот с опрыскивателем, раствор ведь надо беречь.
Грейс последний раз посмотрелась в зеркало. Муж ей был противен. Она вспомнила восхищенный взгляд того франта в квартире сестры. Потом разделась, вынула из чемодана свое синее платье и натянула его. Золотистая женщина исчезла.
Вечером за ужином муж молчал. Только похмыкивал во время рассказа о поездке. Упомянуть о «портнихе» Грейс не решилась. Он и так сидел злой. Злился из-за платья. Она попыталась его задобрить, проехавшись по адресу сестры.
— Там был один тип, которого Элси подцепила в самолете. Все норовила от него отделаться — ждала своего богача, мистера Уильямса. Нет, кому-кому, а ей не позавидуешь. Всюду решетки, как в клетке. Их два раза обворовывали.
— Они застрахованы, — впервые за весь вечер отозвался он.
Грейс все еще чувствовала на коже тепло золотистого платья, но, пока она рассказывала о сестре, унылая скаредность, которой несло от мужа, которая была неотъемлемой частью ее жизни с ним и казалась ей после нищенского детства надежной опорой, — скаредность эта тихонько подползала к ней и окутывала снова.
— Ну и особа! А ты еще собралась носить ее платье.
И тут мальчик, не прожевав картошку, вставил:
— Тот дядя взял со стола брошку. Тетину. Я сам видел. Булавка торчала из кармана. Я ее видел. Об нее порвался мой лучший джемпер.
— Порвался джемпер, — посетовал муж.
— Что-что? — спросили супруги в один голос, снова в мире и согласии. Они допрашивали и допрашивали мальчика.
Потом долго смотрели друг на друга.
— Это была не брошка, — сказал отец сыну.
— Конечно же, нет, — подтвердила мать фальшиво. — Брошку Элси приколола на грудь. — И она сделала мужу знак, но тот спросил у мальчика:
— Дядя что, ехал с вами в такси?
— Нет, — дружно ответили мать и сын.
— Я Джима спрашиваю.
— Нет, — ответил мальчик.
— Вот и хорошо, — сказал мистер Филипс жене. — Понимаешь, что они могут подумать, когда хватятся брошки? Говорил же я — не по душе мне эти поездки. Ты там теряешь голову.
На другой день она завернула золотое платье вместе с остальными и, как обычно, отнесла всю кучу перекупщику.
Долг чести
Перевод И.Архангельской
Сжимая в руке ключ от новой квартиры, миссис Суэйт соскочила с подножки автобуса и свернула за угол. Уже не первый месяц она каждый вечер вот так спешит домой — вдохнуть
— А хорошо было, правда?
Она покачивала часы из стороны в сторону, а Арго говорил, что будет, как всегда, в половине восьмого, и тут противно задребезжал дверной звонок.
— Минутку, милый! Кто-то пришел.
Все еще помахивая часами, она отворила дверь — на пороге, держа шляпу в руке, стоял невысокий мужчина с серебристо-седыми, зачесанными назад волосами и в серебристо-сером пальто. Лицо — словно надутый белый пакет. Потом она часто повторяла, что сначала ей почудилось, будто перед ней не человек, а привидение. Но вот пакет прорвался, и привидение обнажило в улыбке зубы. Она судорожно зажала в руке часы. Не узнать его зубы было невозможно. Они были не вставные, но казались именно вставными, да еще их плохо подогнали друг к дружке: не ряд зубов, а ряд просветов, только просветы теперь стали чуть шире, чем девять лет назад, во времена их недолгой совместной жизни. Перед ней стоял ее муж.
— Привет, Феба, — сказал он и без лишних слов прошагал мимо нее через маленькую прихожую в гостиную. Он был намного ниже ее. Она была очень высокая женщина и, последовав за серым мерцанием его пальто в гостиную, инстинктивно ссутулилась, как это всегда бывало в его присутствии.
— Славная квартирка, — сказал он, оглядываясь вокруг. — И отделана заново. Честно говоря, я и не ожидал… в таком районе…
Все было высказано без промедления: он разочарован. За эти девять лет — таково его мнение — она скатилась вниз.
Миссис Суэйт не могла вымолвить ни слова. В горле, казалось, застыл испуганный крик. Она была потрясена: если бы не зубы, Чарльза Суэйта невозможно было узнать. Похоже, все эти годы она рассказывала о каком-то другом человеке.
Располневший на бутербродах и булочках маленький вкрадчивый брюнет — таким он был, когда они вместе ехали с его родного Севера. Ну и зима тогда выдалась — воротник ее шубы примерз к заиндевевшему окошку ночного поезда! По профессии он был печатник, но бросил эту работу; горячая натура, весь просто кипел, когда пускался в рассуждения, и его черные брови взлетали вверх, точно пара ласточек. Из тех, кто любит говорить: уж если я что задумал, все на карту поставлю, до последнего пенса, — дом, жену, детей, все отдам, сниму с себя последнюю рубашку. А лицо у него уже и тогда было надутое. Под бровями — настороженные цепкие глазки, устремленные куда-то ввысь: глаза примерного ученика воскресной школы, застигнутого в ту минуту, когда он запустил палец в банку с вареньем; а под глазами странные, словно выжженные полукружьями, коричневые тени — знак судьбы, клеймо неверности, продажности, казалось ей. Эти странные тени неотступно занимали ее воображение.