Птицы летают без компаса. В небе дорог много(Повести)
Шрифт:
Скрипнули тормоза. Машина остановилась возле трехэтажного тихого дома.
— О, це! Розовый домик! — облокотившись на баранку, сказал Цюпа.
Мне было все равно: какой он — розовый или серо-буро-малиновый. Важно, где дверь.
Дежурная сестра с натренированной улыбкой взглянула на меня, отложила в сторону томик «Библиотечки фантастики», открыла толстый журнал, похожий на древнюю рукопись. Провела красным ноготком по желтой странице и сказала:
— Поздравляю! У вас мальчик! — У нее был такой вид, будто она распорядилась, чтобы у меня родился непременно мальчик, а не девочка. Даже не встала: книжка у нее рядом лежала интересная, по профилю.
— Спасибо, спасибо, — откланиваюсь. — А как бы мне на жену взглянуть?
— Пожалуйста, с улицы. Смотрите с угла второе
Иду к двери, повторяя в уме данный мне «адрес».
Задрав голову, ищу окно. Второе от угла, четвертое от балкона. Вот оно. Кто-то там мелькает. Где же Наташа? Стоп, стоп! Она! Она, конечно. Рукой машет. Наверное, она. Силуэт. Еле видно. Тут еще фуражка на глаза лезет. К окну, видно, подошла сестра, и Наташа исчезла. Короткометражная немая кинокартина. Эх, сейчас бы на дерево взобраться. Да нет поблизости высокого — одни карлики. Без меня они там наверняка что-нибудь да перепутают. Родную жену не показали.
Сел в машину и только сейчас вспомнил про цветы. Схватил букет и снова ринулся в дверь.
— Передайте, пожалуйста, — говорю сестре милосердия.
— Жену видели? — спросила она, но томик с фантастикой от себя не отодвинула.
— Ага! — отвернулся я от ее взгляда и посмотрел на чашу, обвитую змеей, которая была нарисована на плакате, висевшем на стенке.
На обратном пути рядовой Цюпа неожиданно сказал:
— Вы, товарищ старший лейтенант, такую большую фуражку надели — смотреть смешно. Вас, поди, и жинка не узнала.
Я снял фуражку и бросил ее на заднее сиденье:
— Узнала!
Наш «газик» медленно выезжал из города, ему то и дело преграждали дорогу другие машины. Мы часто останавливались.
Шумит барокамера. Чувствуется, как воздух, застревая в носовых перегородках, вырывается наружу. Старательно работают машины, создавая вакуум в нашем маленьком круглом помещении. Похоже, что мы сидим в лайнере, который пошел в набор высоты. Только здесь нет красивых стюардесс в синих костюмчиках, в синих коротеньких юбочках и с очень синими орбитами глаз, нет вкусных «долгоиграющих» конфет, а поэтому мы сидим и глотаем слюну, чтобы в ушах не кололо. Да нет табло, которое запрещает курить и приказывает пристегнуться ремнями. Но мы и без того знаем, что курить тут нельзя, а пристегиваться нам не надо. В круглом иллюминаторе, как портрет в рамке, то и дело вырисовывается такое же круглое лицо майора Тарасова. На вид он смешной, и очки носит смешно, как слоны в детских мультфильмах.
Доктор проверяет состояние нашего здоровья перед полетами, измеряет температуру, кровяное давление, заставляет дуть в трубку спирометра, чтобы определить, много ли в нас духу осталось… Еще он лечит от гриппа и ангины. Выгоняет из Дома офицеров с вечерних сеансов, если рано начинаются полеты. Он бегает за нами с азартом матерого охотника. Доктора мы побаиваемся. Человек он безобидный, но может «сбить» летчика с любой высоты. Пишет диссертацию — науку двигает. Бескомпромиссный, гуманный до перегиба. Чуть что — будет проверять тебя своими приборами и час и два: найдет — отстранит от полетов, не найдет — все равно отстранит. Конечно, что они, приборы? Ими только лошадей осматривать — немые, не скажут, что у них болит. А летчик скажет, если невмоготу станет. Не всегда, правда. Однажды я промолчал. Живот у меня тогда перед полетом разболелся, как у плохого солдата перед боем. Думаю, скажешь — засмеют. И полетел. В воздухе и про боль в животе позабыл, а после посадки — все как рукой сняло. Могло, конечно, в небе и смешное случиться, но об этом я подумал потом.
Ох и нудно в этой бронированной скорлупе! На самолете подниматься на высоту в тысячу раз лучше. Там работаешь, есть думать о чем. А здесь сидишь и прислушиваешься к своему здоровью. Так и заболеть недолго. Кажется, что нас посадили в адский котел, только огонь под ним никак не разведут — дрова попались сырые.
Мы сидим вчетвером. Сидим, прижавшись друг к другу, как родные. И нет нам никакого дела до докторских диссертаций. У нас своя задача — выдержать, не раскиснуть в разряженной атмосфере, уверенно
Ох как Хробыстову захотелось летать! Бывало, сидел он среди летчиков в своем техническом комбинезоне и с жадностью слушал рассказы пилотов, вернувшихся с задания. Его обветренные губы застывали в восхищенной улыбке. Скулы на худом лице заострялись, и в глазах легко угадывалась какая-то грустная, давно ушедшая радость. Видно, уже не ушами, а душой он их слушал. А однажды не выдержал и сказал:
— Черт его знает, братва, зачем я только летать бросил? За что мне такое наказание? — И, швырнув под лавку отвертку с толстой ребристой ручкой, пошел в штаб проситься на летную работу. Пять лет в академии — срок немалый. Столько воды утекло и облаков в небе прошло. Сейчас ведь время на самолеты набрасывается со страшной силой — все новые и новые. Выпросился Хробыстов рядовым летчиком. Теперь вот вместе с нами приступил к первым репетициям.
С подложной дороги начал свой путь. Есть вещи, которые, чтобы сделать, надо научиться делать, есть и такие, которые вначале надо сделать, чтобы научиться…
Сидоров и Гуровский скучают. Хотя бы в шахматишки сыграть. Не положено! Врач — мужик научный. Говорит, что при умственном напряжении показания будут необъективными. Вроде бы в небо одни дураки поднимаются. Гуровский солидным кажется: на командира звена выдвинули, по четыре звездочки на погонах. Не только человек красит должность, но и должность человека. С виду Сидоров напоминает сказочного Иванушку, доброго и удачливого. Я знаю, он родился и вырос в деревне. Когда ему исполнилось два месяца, почтальон принес им в избу похоронную на отца. Задавило мать глубокое неутешное горе. Тогда и молоко у нее в груди сгорело. Пропадать бы мальчонке без материнского молока. Да выручила тетя Даша, что по соседству жила. У нее в аккурат девочка родилась. Взяла она дочь под одну руку, а Виктора под другую. Пилота вскормила тетя Даша! Виктор говорит, что его первой летной школой была зыбка, высоко подвешенная к потолку. Мать и не думала что его к высшему пилотажу приучала, вестибулярный аппарат тренировала. Да она и умерла вскорости, летчиком сына так и не увидела.
Сидоров в плечах недобрал да и ростом малость не вышел. Ему сейчас под парашют подушку подкладывают, корпус повыше поднимают, чтобы голова его за бортами кабины не тонула — удобно и осматриваться лучше. Правда, когда он сидит в кабине с ватой под парашютом — ничего: парень как парень. А вылезет — мелковат фигурой. Но есть и большая фигура… А Сидоров — мужик с головой.
Капитан Гуровский длинный и худой. Говорят, что Степан легко переносит перегрузки на пилотаже потому, что этим самым перегрузкам давить не на что: один стержень, безо всякой обмотки. Но «обмотка» у него хотя и небольшая, но стальная, видать. Пилотажник он сильный — жилы крепкие и кость прочная.
В иллюминатор смотрит Сафронов Генка. Явился не запылился. Теперь Генка со мной в одной эскадрилье. Его перевели к нам командиром звена. Генка — командир! Трудно и представить такое.
Друг показывает на наушники. Соскучился. Поговорить хочется. Надеваю шлемофон.
— Здорово, старина! — хрипят наушники. — Поздравляю с сыном. Молодец! С тебя причитается.
— Понял! — кричу. — Малость опоздал с поздравлениями. Сыну уже второй день. Но за мной дело не станет, будь спок! Только гляди, там у тебя Тарасов, он быстро опохмелит.