Птицы летают без компаса. В небе дорог много(Повести)
Шрифт:
— Зона! — докладывает по радио.
— Приступайте к заданию! — командую.
Летчик торопливо завертел головой, а потом ввел машину в глубокий вираж. Истребитель нервно заводил носом, точно обнюхивая незнакомый горизонт: вверх-вниз, вверх-вниз. Подсказываю:
— Поддержите ножкой, крен не заваливайте.
Стараюсь говорить спокойно: ему и без меня тошно.
Лицо красное, пот струится градом. Да и нельзя ругать при обучении. С разными инструкторами мне приходилось встречаться. Иные чуть что не так — обложат тебя такими прилагательными, что потом из кабины вылезать стыдно. Молодой пилот читает показания
Чтобы овладеть крылатой машиной, надо иметь хорошего инструктора. Летать по самоучителю не научишься — самолет не балалайка.
Иванов выполнил переворот через крыло и лихо полез на петлю. Но, поставив самолет свечкой, ослабил ручку управления, замешкался.
— Скорость, скорость! — говорю.
Нет, не слышит. Увлекся. Не дотянул. Самолет обомлел. Зависли. Действительно, «мертвая петля». Бывает.
А бочки вообще разлепил-размазал. Кадушки настоящие. Не знаю, может, мне показалось, что в первом полете с Малинкиным я пилотировал хорошо, но я решил сейчас поступить так, как тогда поступил он. «Оживить «мертвую петлю», показать, как надо закручивать бочки…»
— А ну, дайте мне управление! — сказал я летчику.
Поставив «самолетик» авиагоризонта на определенную отметку, я плавно перевел машину на кабрирование. И тут же перевернул истребитель навзничь.
— Вот так его надо! А теперь держись, сейчас будем спину переламывать!
Движением ручки управления начертил в небе точную окружность. Такую, хоть циркулем меряй. Сам удивился. Глянул в зеркало. Иванов аж язык высунул от удовольствия.
— Вот как надо. Ясно?
— Ясно! — ответил лейтенант.
— Повторите. Только с чувством, с толком, с расстановкой.
Летчик опять выполнил переворот. Получилось лучше.
— Отлично! — похвалил я авансом. — Время наше истекло. Пойдемте на аэродром.
Лицо Иванова от досады перекосилось: уходить ему не хотелось. «Чудесный будет летчик!» — отдалось у меня в сознании.
Заруливая на заправочную линию, я глянул на часы. Остановились! Да, часы не человек — больших перегрузок не выдерживают. А летчики от перегрузок в восторге, даже самые красивые, хотя перегрузка подчас делает их лицо похожим на Квазимодо.
— Разрешите получить замечания? — обратился ко мне Иванов. Лицо у него распарилось, из-под новенького кожаного шлемофона торчат спутанные, намокшие волосы.
— Летаете вы хорошо, — спокойно произнес я и стал подробно рассказывать об ошибках. Их, конечно, было много. Но я не обо всех напомнил. Больше хвалил, выдавал авансом, чтобы не напугать сразу. Про посадку я ему даже не намекнул. Малинкин мне тогда в основном и сделал замечание, что я с углом в землю лез. Иванов тоже садился — «не дай бог». Но я промолчал. Нельзя же повторяться. Повторяться скучно. Из методики обучения у Малинкина беру главное — объясняю горячо, заинтересованно. Остальное — свое.
Лейтенант слушал внимательно. Даже старался что-то записать себе в блокнот. Это у него курсантская привычка осталась. Пройдет. У меня вначале тоже так было, это в то время, когда, прежде чем сделать разворот, думаешь, в какую сторону надо рули поставить, а потом уже начинаешь думать только о том, как бы лучше задание выполнить.
К нам приближался подполковник Карпов. Я насторожился. Он остановился, покачался на коротких упругих ногах. Подумал и сказал:
— Товарищ Шариков, сейчас будете в зоне, доложите мне погоду. Особое внимание обратите на южно-восточную часть океана. Мудрят что-то метеорологи со своими прогнозами.
— Понял вас, товарищ подполковник.
Голос у него спокойный, даже очень спокойный и деловой. Так он обычно разговаривал с командирами.
У кромки крыла самолета уже стоял лейтенант Воробьев. Он держал в одной руке шлемофон, а второй то и дело приглаживал голову: дескать, посмотрите — постригся.
«То-то и оно. У меня особенно не побалуешь. Потом еще и благодарить будешь, когда настоящим летчиком станешь» — такие слова я хотел сказать Воробьеву, хотя чувствовал, что слова эти не мои, я их только сейчас признал и они становятся моими.
Иванов снял кожаную куртку и медленно, вразвалочку пошел к ангару. Плечи его налиты силой, как спелое зерно. А на рубахе, где глыбились лопатки, выступила соль мелкого помола. «Не один пуд еще съешь ее, прежде чем этого конягу одолеешь…»
Воробьев надел шлемофон и стал похож на бабушку в черном платочке. От него резко пахло парикмахерской.
— К вылету готовы? — спросил я его.
— Так точно, товарищ старший лейтенант! — вытянулся летчик.
Вот уже «старший лейтенант» называют, а раньше редко кто звание замечал: все Шариков, Витька, Витюха или просто рыжий. Дадут «капитана», начнут по имени и отчеству величать и про мой рыжий волос забудут. Время идет. Оно в одну сторону разматывается. Человека назначают на должность для того, чтобы он учился людей понимать, авторитет приобретал, свой характер настраивал к лучшему.
Первые командирские шаги. Это что разбег для самолета. Главное — точно выдержать направление. Не уклониться. Уклонишься, соскочишь с полосы — не взлетишь, а может быть, и того хуже.
Вечером подполковник Малинкин вызвал к себе в кабинет.
— Ну как, мягко в инструкторском кресле? — улыбаясь, спросил он и двумя руками пригладил свои, отливающие красной медью, густые волосы.
— Отлично, товарищ подполковник.
— Да, с молодежью работать непросто, — задумчиво произнес он. — Самолеты по одной схеме делаются, и с виду вроде бы одинаковы, как две капли воды. Ан нет! В пилотировании совсем не имеют сходства. На одном только еще начинаешь газ давать на взлете, он еще не успеет набрать скорости, а уже норовит нос задрать — от земли поскорей оторваться хочет. Доверься такой машине и загремишь вместе с ней… Птица в одно перо не родится. А тут… Каждый самолет требует к себе чуткости, внимания, а летчик не машина.
— Это верно, — согласно кивнул я.
Мне хотелось ему рассказать про Воробьева: дескать, нос задирает. Не рассказал. Возможно, подполковник имел в виду другого летчика. «Может, он имел в виду меня?» — кольнуло сознание.
— Расстаемся мы скоро, — сказал Малинкин. — Меня в другую часть переводят.
— С повышением? — осторожно спросил я.
— С повышением…
«Вот ведь как бывает, всех хороших людей обязательно куда-то переводят…» — с досадой подумал я.