Птицы поют на рассвете
Шрифт:
Высокие вершины сосен, елей уже были охвачены белым пламенем солнца. А под ногами дышала земля. «Люди, как и вчера, радуются, любят, мучаются, готовятся к чему-то», — подумалось Кириллу. В сердце кольнуло, и он не понял, то физическая боль проникла внутрь, или что-то другое, с чем никак не может совладать, напомнило о себе. Мысленно приложил руку к груди, но боль прошла.
Он все еще не освободился от неуверенности, просто приглушил ее в себе, и нет-нет ударяет она в сердце… — вздохнул. — Не хватает мужества? — неопределенно покачал головой. — Силы воли? Не то. — Глаза рассеянно смотрели на тронутую
Уже нельзя было смотреть на шевелившуюся траву, он не заметил, как вся она покрылась слепящим золотом, будто солнце подошло к нему вплотную и остановилось. И опять, как бывало, в нем возникало чувство ожидания. Так всегда у него перед новым днем. Жить — значит все ясно видеть, свободно двигаться, отдавать и брать, это невозможно во мраке. И он радовался раннему утру. Сколько помнит себя, утро казалось ему слишком коротким. А может быть, в самом деле уходило быстрее, чем следовало?.. Вот и сейчас, промелькнет оно, как птица, словно и не было.
Он медленно поднялся с поваленной березы, постоял минуту, как бы озираясь, и шагнул в сторону, откуда наступало солнце. Свет и тепло пробуждали желания. Нет, нет, не беднее стал он, не хуже, не слабее, — шел он и размышлял. — И другим тоже не стал. В сердце жива та же потребность что-то продолжать, что-то начинать…
Кирилл замедлил шаг, оглянулся. Вон и телега. Колеса чуть примяли траву, и на ней, как на спутавшихся зеленых ниточках, переливались бело-розовые бусинки росы. Трава и роса, казалось, пахли еще сильное, чем ночью.
Кирилл увидел: из низины выходил Хусто с автоматом. Паша взбивал сено в телеге. Захарыч запрягал, хвоинка запуталась в его черной бороде, словно кто-то воткнул в нее зеленую иголку.
— Так что — тронемся? — Захарыч взял в руки вожжи.
— А-а! — с готовностью откликнулся Кирилл.
Кирилл отправлялся навстречу другой жизни, которая начиналась для него за этим днем и многими, следующими за ним днями, где-то далеко за Кабаньим островом и за лесом, видневшимся впереди, он возвращался в мир продолжать дело мертвых своих товарищей и живых своих товарищей, оставшихся там, в лагере. Он нес в себе похолодевшую грусть. Она отступала, как отступает тень, согнанная светом.
Часть третья
1
Кирилл смотрел на несущуюся навстречу Москву, узнавал и не узнавал ее. Что-то привычное утратила, что-то новое появилось в ней — она стала строже, чуточку притихшей. Автомобиль открывал улицу за улицей.
Солнце затопило город. Знойный день набирал высоту, и зыбкие тени, едва отступив от зданий, потерявших свою тяжесть, растворились.
Глаза Кирилла, как и его мысли, ни на чем долго не останавливались. Теперь, когда дом был совсем близко, хотелось, чтобы дорога
Шофер помог Кириллу выйти из машины.
Кирилл зажмурил глаза, и шоферу показалось, от солнца.
Медленно, словно и не хотел дойти, куда ему надо было, поднимался Кирилл по лестнице. Он почувствовал, что ноги стали тяжелыми. Сердце тоже вдруг отяжелело. Но билось и билось, и он прислонился к перилам, чтоб унять сердцебиение. Постоял на площадке перед дверью, не в силах сделать еще один шаг. Там, за дверью, были жена, дочь, полузабытая жизнь.
Он постучал ногой, и стук отдался в ушах, в груди занялось дыхание. Послышались шаги. Кирилл опустил голову и смотрел на каменные плитки, выложенные на площадке.
Дверь раскрылась. В проеме, как в раме, появилась Светланка. На мгновение запнулась у двери.
— Папа!
Головка в раме качнулась. Глаза смотрели прямо, неотрывно, широко, и в них бился ужас.
Кирилл подавлен. Его ошеломило горе девочки, которой не может помочь.
— Папа!
В дверях — жена.
— Кирилл!
Он стоял на лестничной площадке и не смог откликнуться. Смотрел на Светланку, на Катерину стеклянным взглядом, смотрел так, словно их и не было перед ним, словно вызвал их мучительным воспоминанием.
Кирилл возвратился домой неожиданно для семьи. Семья не знала о постигшем его несчастье. Время от времени приходили случайные вести: жив. «Жив!» — радовались Катерина и Светланка. Он вернется, он вернется, кто сказал, что война не возвращает храбрецов!
— Ну вот, — сделав над собой усилие, пробовал улыбнуться Кирилл, и в слабой улыбке было все — радость и горе этого возвращения, и надежда, даже предчувствие счастья… — Не ждали?..
Он уже справился с собой и шагнул через порог.
2
Окно раскрыто настежь. Кирилл видит, как засыпает город. Ночь медленно и тяжело закрывает городу глаза. В соседней комнате всхлипывает Светланка, в тишине нельзя этого не услышать. Он не заметил, как уснул. Но и во сне слышал Светланкин плач.
Может, и очнулся от того. Все еще темно. Все еще длится ночь.
Кирилл долго и трудно ворочается в кровати. Он снова смыкает веки, в эти дни он постиг, что гораздо утомительнее лежать с открытыми глазами.
Все время ощущал он какое-то неясное беспокойство, оно не покидало его и ночью. Ночью ощущение это было особенно мучительным, переполняло его, подступало к сердцу и горлу одновременно и давило, давило, словно рвалось наружу.
Дверь в соседнюю комнату открыта — она теперь всегда открыта, чтоб Катерина и Светланка могли услышать Кирилла, если позовет. Но он не звал. Пусть думают, что спит. Он осторожно поворачивает голову к стене — все же не так слышно его дыхание, прерывистое, толчками — шумное, кажется ему. «Прислушиваются ведь…» И сам не заметит, как в лад его спутанным мыслям забормочут губы, может быть, непроизвольно вырвется вздох, даже стон. «Оказывается, совсем не просто снова найти равновесие, если сбился с чего-то…» — медленно качает головой. И мягким, чуть слышным шорохом откликается на это движение подушка.