Пучеглазый
Шрифт:
Я в свою очередь закрыла трубку второго телефона и прокричала в ответ:
— Нет. Просто какие волосы жирные, а какие нормальные, сухие или поврежденные химической завивкой.
Тогда она еще больше взбеленилась. Раскричалась так, что ее, поди, и без телефона было слышно всем жителям Бервика-на-Твиде.
— Девочка растет сущей невеждой, — заявила она моему отцу. — Вечно какие-то жалкие листочки, идиотские проекты, а «правописание не имеет значения». Нет, уж я подыщу ей настоящую школу, где учат по настоящим учебникам, исправляют ошибки красными чернилами и требуют тишины.
— Но Китти нравится в
— Пусть лучше будет травмированной, чем необразованной, — рявкнула мама и пошла разглагольствовать о том, что образование — лучшее капиталовложение в будущую жизнь. Послушать ее, так я что-то вроде пенсионного вклада или чего-то в этом роде.
В конце концов отец сдался.
— Может, ты и права. В последний раз, когда она у меня гостила, я упомянул миссис Панкхёрст [1] , и она решила, что я имею в виду мою приходящую домработницу.
1
Эстелла Сильвия Панкхёрст (англ. Estelle Sylvia Pankhurst; 1882–1960) — британская суфражистка и левая коммунистка.
— Ну вот, что я говорила! — подхватила мама. — Чего еще от нее ожидать? Полное незнание истории, если не считать того дурацкого проекта о Черной Смерти [2] , который она делала год назад.
Казалось, они договорились и нашли вариант, который устраивал обоих. Мама обошла все школы в округе, и выбрала ту, где были самые настоящие учебники, красные чернила и тишина.
Одна беда — это оказалась школа для девочек.
— Не могу я ходить в девчачьюшколу! — завопила я.
2
Так в средние века называли эпидемии бубонной чумы, унесшей сотни миллионов жизней.
— Почему это? — спросила мама. — Ты что, в феминистки заделалась? Чем тебе девочки не угодили?
Так я тут и оказалась. И теперь мне здесь даже нравится. Когда надоест, что учителя бубнят над тобой, можно почитать под партой настоящую книгу — все лучше, чем карябать на дурацких листочках.
И тишина не так уж и давит, ведь можно болтать шепотом. А иногда на полях твоей работы вдруг появится похвальная запись, написанная красными чернилами. Мама тоже поуспокоилась: теперь я с утра пораньше натягиваю уродскую темно-синюю форму, а коробки с завтраками остались в прошлом. И я как-то перестала замечать, что в школе нет мальчишек.
— Хелен, это же ты так не из-за парняревешь?
— Нет!
Я так и думала. Хелен слишком мала для своего возраста, если вам понятно, что я имею в виду. Иногда по субботам я встречала ее утром в супермаркете — она плелась за тележкой, которую везла ее мама. На прошлой неделе я заметила ее у полок со стиральными порошками, на этот раз она была с седовласым мужчиной, на которого все обращали внимание, как и на моего отца. Мужчина предлагал Хелли что-то из бумажного пакета,
— Это из-за твоего отца? Ты что, с ним поругалась?
— Вовсе нет!
Она зыркнула на меня как на заклятого врага.
— Ах, извини, пожалуйста.
— Послушай, — закричала она. — Я не просилатебя сюда тащиться. Вот и оставь меня в покое!
Тут уж и ангельского терпения не хватило бы. Я взорвалась.
— Нет, это тыпослушай, — заорала я в ответ. — Я не просила, чтобы меня услали с двух моих любимых уроков рисования и отправили сюда, сидеть в этой вонючей дыре, да чтоб ты еще на меня покрикивала! Так что будь повежливей.
Нет, не стать мне доброй самаритянкой! Слезы рекой полились по щекам Хелен. Будто она под ливнем стояла.
— Ой, Китти, — пролепетала она дрожащим голосом. — Прости меня!
И в этот самый миг я услышала за стеной второй звонок. Не хватало еще, чтобы кто-нибудь увидел ее в таком состоянии!
— Быстрей! — велела я. — Пока сюда никто не заявился. Лезь в кладовку!
Я протянула руку и помогла ей встать. Она успела увидеть свое отражение в зеркале, висевшем между рядами вешалок. Жалкое зрелище! Лицо пунцовое и все в пятнах. Глаза опухли, покраснели и стали похожи на поросячьи. На засохшие слезы налипли волосы.
— О-о-ох!
— Пойдем же!
Я вертела ручку шкафа для забытых вещей. Это такая кругляшка. Казалось, будто дверь заперта. Но наконец она распахнулась. Внутри почти не было света, поскольку это не нормальная кладовка, а крошечная каморка со скошенным потолком, устроенная под лестницей пожарного выхода. Там невозможно стоять в полный рост, если ты не лилипут. Зато можно расположиться на груде забытых чужих вещей. Довольно удобно, если только накануне не произвели очередную уборку и не оставили ничего, кроме старой порванной теннисной ракетки и одинокого резинового сапога.
Но нам повезло. Кладовка оказалась полнехонька. Я толкнула Хелен на груду мягкого тряпья, а сама встала на страже у двери, пока не услышала голоса учеников, расходившихся по классам. Я подождала, пока захлопнется еще парочка дверей, а затем, как и ожидала, увидела пробирающуюся между вешалками Лиз.
Она оглядывалась по сторонам и явно искала свою подружку.
— Она здесь, — сказала я, указывая на Хелен.
— Ей лучше?
— Нет. Хуже.
Лиз поморщилась:
— Может, её лучше отправить домой?
Из чрева шкафа раздалось сдавленное «не-е-ет!».
— Она не хочет домой, — объяснила я Лиз.
Та нервно оглянулась.
— Мне нельзя тут торчать, — сказала Лиз. — Хитри велела мне держаться в сторонке. Твердит свое: «Пусть этим Китти занимается». Совсем спятила.
Она посмотрела на меня так, словно ожидала: я тут же соглашусь, что всякому, кто решил бы послать с миссией милосердия меня, а не Лиз, — место в психушке.