Пуговица
Шрифт:
Странная реакция. Как будто не добровольно пришла, а насильно кто-то затолкал. Впрочем, всякое бывает. Люди, раздраженные собой, недовольные собственным видом, часто и к окружающим добрых чувств не питают. По мере собственных изменений меняется и поведение, это Рыся замечала постоянно. Поэтому не обиделась и пообещала очень стараться и отрабатывать плату изо всех своих сил.
Толстенькая злюка назвалась Элеонорой, хотя по паспорту значилась как Таисия. Вот бедная, все ей в себе не нравится, посочувствовала мысленно Рыся.
Элеонора
А потом она приходить на занятия перестала. И денег назад не потребовала. Рыся позвонила ей узнать, все ли в порядке.
— Да надоела эта лабуда, — совершенно в своем духе брякнула Элеонора. — Не буду ничего в себе менять. И так хороша.
В этом тоже содержалась вполне здравая мысль. Жаль только — грубо изложенная. Но учить приличному поведению Рыся никого не собиралась.
Две недели занимались обычно каждый день и в группе.
Потом Рыся оставляла свой номер телефона и консультировала каждого по мере надобности индивидуально.
Художник оказался первым из группы, кому понадобилась индивидуальная консультация.
Он явился в назначенное время с цветами. Задал несколько общих вопросов, внимательно слушал Рысины ответы, не спуская с нее глаз. Потом отправился провожать до дому.
Они шли пешком, обменивались ничего не значащими фразами, шутили. Рысе ужасно не хотелось домой. Она вдруг почувствовала, как сильно заждалась счастья. Не меньше, чем ее толстенькие подопечные, уверенные, что уж у нее-то в личной жизни все обстоит как в прекрасной сказке. С ее-то внешними данными!
А у нее даже времени подумать об этом не было. И если мысли такие иногда подступали, она гнала их, как злейших врагов. Можно, конечно, забыть о детских клятвах никогда не влюбляться, никогда замуж не выходить… Мало ли чего в детстве люди не наобещают! Но факт оставался фактом: все пили! И свою жизнь окунать во всю эту грязь Рыся не собиралась, несмотря на то что детство кончилось и многое можно было пересмотреть.
И вот сейчас она шла рядом с красивым, уверенным в себе, веселым и добрым мужчиной, жалея, что скоро путь их закончится у ее подъезда…
Оказалось, Петр жалел о том же самом!
— Не хочется расставаться, — так прямо и сказал.
Рыся стояла молча, не умея показать свои чувства. Она просто ждала, что будет дальше. И сердце ее ужасно билось. Ей страшно было, что он услышит.
— У меня тут мастерская поблизости, в десяти минутах отсюда. Пойдемте, я вам картины свои покажу, посидим, чайку попьем. Если у вас, конечно, время есть.
Рыся молча кивнула, и они пошли. Эту часть их прогулки она потом даже вспомнить не могла толком. В памяти сохранилось только то, как они ускорили шаг, не сговариваясь, просто рванули от ее подъезда, как на пожар, как будто требовалось немедленно успеть посмотреть картины и утолить жажду чаем.
Мастерская
— Бывает, — заметил Петр. — Пошли пешком, а?
Они взбежали по лестнице, даже не запыхавшись.
Он открыл дверь, завел Рысю в прихожую и, не включая света, притянул ее к себе.
«Наконец-то!» — подумала Рыся.
— Наконец-то, — прошептал Петр, целуя ее.
Он обнимал ее так, что она и пошевелиться не могла в его руках. Она, правда, хотела еще ближе, еще теснее прижаться к нему.
И было ей плевать, какой он человек, пьет он или не пьет. Все это оказалось полной ерундой перед ее собственным огромным желанием не отрываться от него ни на секунду.
— Моя? — полувопросительно произнес Петр.
Он не стал дожидаться ответа. Все и так казалось понятным.
Они как-то разделись, умудряясь оставаться в объятиях друг друга. Босиком, в полной темноте прошли куда-то вглубь. Пахло красками, любимый Рысин запах. Сквозь плотно зашторенные окна мастерской свет пробивался узенькой полосочкой.
Художник уложил Рысю на ковер, а дальше началось ее счастье. Она ничего не боялась, ни о чем не думала. Просто жаждала, чтобы все продлилось долго-долго.
Мужчина ласкал ее умело, разжигая желание. Она тогда не понимала, насколько он опытен. Да и какая разница? То, что между ними происходило, было настолько прекрасно, каждая сотая доля секунды имела такое огромное значение, что никакие мысли не имели права на существование.
Единственно, что сказала она ему, без страха и не как просьбу о пощаде:
— Это в первый раз.
— Не бойся, любовь моя…
Рыся и не думала бояться. Она возликовала, услышав «любовь моя»!
И была любовь…
Время остановилось.
Потом она словно очнулась. Засобиралась домой. Они снова шли по знакомым переулочкам, на этот раз не спеша…
— До завтра, — вздохнул Петр.
— Да, — согласилась Рыся.
Она никому ничего не сказала дома. Легла спать. И во сне сгорала от любви, трепетала от счастья…
Рано утром он позвонил. У них еще все спали. Пик, самый быстрый и любопытный, схватил трубку, крикнул:
— Рыська, тебя! Дядька какой-то…
И убежал досыпать.
— Я слушаю, — на всякий случай официально отозвалась Рыся, ни на минуту не сомневаясь, что звонит он. Ее любимый.
— Спускайся, — раздался довольно мрачный приказ.
Рыся восприняла его как нечто само собой разумеющееся.
Накинула плащ поверх пижамы, сунула ноги в туфли и поскакала вниз.
Он стоял у подъезда взлохмаченный, решительный.
— Пошли, — велел он.
— Куда? — на всякий случай спросила Рыся.
— В загс, жениться, — решительно произнес любимый.
— Так в семь утра загс закрыт…
— Да? — удивился Петр. — Все равно… Пошли тогда ко мне пока. У меня переждем…