Пульс
Шрифт:
Через считаные секунды Мария Терезия уже говорила:
— Ох, собака на вид куда приятнее человека.
— Как ни прискорбно, вы не одиноки в этом мнении.
Вслед за тем наступил такой период, когда улучшение зрения прибавляло ей жизнелюбия, а собственные ошибки и оплошности перед лицом открывшегося мира ввергали в бездну меланхолии. Однажды после заката М. вывел ее в сад и сказал, чтобы она запрокинула голову. В тот вечер небо сверкало. В голове у М. пронеслось: опять черное и белое — хорошо еще, что черного намного больше. Но реакция Марии Терезии его успокоила. Остолбенев от изумления, с откинутой
Хотя утренние процедуры не менялись день ото дня, М. теперь было трудно сосредоточиться. Он разрывался между двумя мнениями и своими двумя ипостасями. Доктор философии твердил, что магнетизм и есть та универсальная стихия, которая лежит в основе всего. Доктор медицины возражал, что больная обязана улучшением своего состояния не столько магнетизму, сколько наложению рук, которое, впрочем, тоже носило скорее ритуальный характер, равно как и магниты, и деревянная палочка. А в действительности имело место некое сотрудничество или соучастие врача и пациентки: его присутствие и авторитет позволяли ей исцелять саму себя. Это второе объяснение он держал в тайне от всех, и в первую очередь от пациентки.
Родители Марии Терезии были так же поражены темпами ее выздоровления, как их дочь — звездным небом. Земля полнится слухами, и в дом номер двести шестьдесят один по Ландштрассе устремились, чтобы стать свидетелями чуда, друзья благородного семейства и просто доброжелатели. Прохожие нередко замедляли шаг возле этого особняка, надеясь хоть краем глаза увидеть знаменитую пациентку; почтальон доставлял горы писем с просьбами к доктору посетить какого-то лежащего при смерти больного.
Вначале М. охотно разрешал Марии Терезии демонстрировать свою способность к различению цвета и формы, хотя подчас она путалась в ответах. Но эти публичные опыты вызывали у нее ощутимый упадок сил, и число посетителей пришлось резко ограничить. Этот внезапный запрет вызвал новые толки о чудодейственном методе и усугубил подозрения со стороны профессуры медицинского факультета. Даже церковь стала проявлять некоторую обеспокоенность, поскольку расхожее мнение приписывало М. способность побеждать недуг одним касанием. С точки зрения духовенства, сама мысль о том, что кто-то, кроме Иисуса Христа, мог исцелять наложением рук, граничила с богохульством.
Эти слухи доходили и до М., но он заручился поддержкой профессора Штерка, который нанес официальный визит в дом номер двести шестьдесят один по Ландштрассе и дал высокую оценку новому методу. Пусть университетские завистники шептались у М. за спиной и даже открыто злословили, что новообретенная способность пациентки различать цвета и предметы объясняется исключительно натаскиванием, — что из этого? В любом профессиональном сообществе есть ретрограды, тугодумы и завистники. С распространением методов М. и ростом числа излеченных пациентов каждый разумный человек должен был поверить очевидному.
В
Аппликатура оказалась неумелой, ритм — сбивчивым, исполнение лишилось изящества, тонкости и чувствительности. Финал первой части был скомкан; повисло молчание; М. почувствовал, что родители девушки переглянулись. И вдруг то же самое произведение зазвучало вновь, уверенно, ярко, безупречно. Он бросил взгляд на супругов П., но те во все глаза смотрели на дочь. Тогда М. опять повернулся к своей пациентке — и понял причину такой разительной перемены: девушка плотно сомкнула веки и вздернула подбородок.
Отыграв первую часть, Мария Терезия открыла глаза, посмотрела на клавиатуру и начала снова. Исполнение было сумбурным, но теперь М. догадывался о причинах: девушка напряженно следила за своими руками. Вероятно, этим она и убивала мастерство. Завороженная бегом своих пальцев по клавиатуре, она теряла над ними власть. Так и не подчинив их себе, она кое-как отбарабанила первую часть, вскочила со стула и бросилась к дверям.
В зале опять воцарилось молчание.
Наконец М. произнес:
— Этого следовало ожидать.
Побагровев от злости, господин П. выдавил:
— Это катастрофа.
— Нужно запастись терпением. Каждый новый день будет шагом вперед.
— Это катастрофа. Если поползут слухи — конец ее карьере.
Тут у М. вырвался необдуманный вопрос:
— Что, по-вашему, важнее: зрение или карьера?
Господин П. вскипел и одновременно с женой вскочил с кресла:
— Не помню, сударь, чтобы я оговаривал такой выбор, когда мы доверили вам свою дочь.
После их ухода М. нашел свою пациентку в плачевном состоянии. Как мог, он постарался ее успокоить, объясняя, что вид бегающих пальцев, само собой разумеется, мешает ее игре.
— Если это само собой разумеется, почему вы меня не предупредили?
Он указал, что ее зрение улучшается день ото дня и, как только она привыкнет видеть свои пальцы, исполнительское мастерство непременно восстановится.
— Я тоже на это рассчитывала — потому и сыграла трижды одно и то же. И в третий раз получилось еще хуже, чем в первый.
М. не спорил. По собственному опыту он знал, что в искусстве нервы решают все. Сыграл плохо — настроение упало; настроение упало — играешь еще хуже и далее по нисходящей. Но вместо этих соображений он подчеркнул заметное улучшение состояния пациентки. Марию Терезию это не убедило.
— В моей темнице музыка была мне отдушиной. Теперь меня вывели на свет, и если я при этом утрачу музыкальные способности, это будет жестоко и несправедливо.
— Этого не произойдет. Такая дилемма перед вами не стоит. Поверьте, вам это не угрожает.