Пуля для адвоката
Шрифт:
— Как?
— Окончательный вердикт.
Я кивнул. Мы надолго замолчали.
— В общем, это все, что мне известно, — наконец произнес Босх. — Мне пора идти сажать людей в тюрьму. Чувствую, день будет хороший. — Он оттолкнулся от перил и шагнул к выходу.
— Странно, что вы пришли именно сегодня, — произнес я. — Как раз прошлой ночью я подумал, что, когда мы снова увидимся, надо будет задать вам один вопрос.
— Какой?
Я на секунду.
— Одного поля ягоды… Ты знаешь, что
Босх посмотрел на меня, вздохнул и вернулся к перилам. Его взгляд устремился на город.
— Когда ты это понял? — спросил он.
— По-настоящему — вчера вечером, когда листал с дочкой старые фотоальбомы. Но догадывался уже давно. Мы разглядывали снимки моего отца. Они мне кого-то напоминали, а потом до меня дошло, что это ты. Ответ лежал на поверхности. Просто я не сразу его разглядел.
Я шагнул к перилам и встал рядом с Босхом.
— Вообще-то я помню о нем больше из книг, — продолжил я. — Много разных дел, много разных женщин. Но есть детали, которых нет в книгах. О них знаю только я. Помню, как приходил к нему в кабинет, когда он уже болел и работал дома. Там на стене в рамочке висела картина — репродукция, конечно, но тогда я считал ее настоящим полотном. Она называлась «Сад земных наслаждений». Странная, жутковатая вещь для ребенка… Отец сажал меня на колени, заставлял смотреть на картину и объяснял, что в ней нет ничего страшного. Она красивая. Он учил меня произносить имя художника. Иероним Босх. Отец говорил, что оно рифмуется со словом «аноним». Но «аноним» я тоже не мог произнести.
Я уже не видел расстилавшегося внизу города. Я погрузился в собственное прошлое. На какое-то время наступила тишина. Мой брат молчал. Затем он облокотился на перила и проговорил:
— Я помню ваш дом. Был там однажды. Пришел, представился. Отец лежал в кровати. Он умирал.
— Что ты ему сказал?
— Что я не в обиде. И больше ничего.
Так же и сейчас, подумал я. Что еще можно сказать? Я размышлял о своей разрушенной семье. Даже с самыми близкими людьми я не мог найти общий язык. С собственной дочерью виделся только восемь дней в месяц. Похоже, самое важное и ценное в жизни сломать легче всего.
— Все эти годы ты знал, — пробормотал я. — Почему не пытался наладить связь? У меня есть еще брат по отцу и три сестры. Они ведь и твои родные.
— Не знаю. Наверное, просто не хотел раскачивать чужую лодку. Люди обычно не любят сюрпризов. По крайней мере таких.
А какой была бы моя жизнь, если бы я знал о Босхе? Вероятно, я стал бы полицейским, а не адвокатом. Кто знает?
— Я хочу бросить, — буркнул я.
— Бросить что?
— Свою работу. Юриспруденцию. Окончательный вердикт стал моим последним приговором.
— Я тоже однажды уходил. Не получилось. Вскоре вернулся.
—
Босх посмотрел на меня и отвел взгляд. Был чудесный свежий день с низко тянувшимися облаками и янтарной дымкой смога на самом горизонте. Всходившее солнце золотило склоны восточных гор и бросало отблеск на морскую гладь. Океан был виден далеко, до самой Каталины.
— Когда тебя ранили, я приходил в больницу, — сказал Босх. — Сам не знаю зачем. В новостях сообщили, что рана в живот, и я знал, что это может плохо кончиться. Решил, что, если понадобится кровь или что-либо другое, я… В общем, я считал, что мы вроде одной крови. Но там было полно журналистов, и я ушел.
Я улыбнулся, затем начал смеяться.
— Что смешного?
— Ты, коп, хотел добровольно отдать свою кровь адвокату? Если бы об этом узнали в полиции, тебя не пустили бы в участок.
Босх улыбнулся и кивнул.
— Да, об этом я не подумал.
Мы замолчали, ощутив неловкость. Босх взглянул на часы.
— Через двадцать минут должны выписать ордер на арест. Мне надо бежать.
— Ладно.
— Увидимся, адвокат.
— Увидимся, детектив.
Он быстро спустился по ступенькам, а я остался у перил. Вскоре звук мотора начал удаляться и затих где-то внизу.
55
Я немного постоял на веранде, глядя, как солнце заливает городские улицы. В голове проплывали разные мысли, легкие и воздушные как облака, и невесомо улетали куда-то вдаль. У меня было чувство, что никогда больше я не увижу Босха. У него своя сторона холма, а у меня — своя, и ничего с этим не поделать.
За спиной открылась дверь, и на веранде послышались шаги. Дочка оказалась рядом, и я обнял ее за плечо.
— Что ты делаешь, папа?
— Смотрю.
— У тебя все хорошо?
— Да, отлично.
— Зачем приходил этот полицейский?
— Просто поговорить. Он мой друг.
Мы оба минуту помолчали, затем дочь шевельнулась под моей рукой.
— Жаль, мама не осталась ночевать, — произнесла она.
Я посмотрел на нее и погладил по затылку.
— Не все сразу, Хей, — сказал я. — Зато вечером она поела с нами блинчиков, а это уже неплохо, верно?
Она кивнула. Знак согласия. Блинчики — только начало.
— Если мы еще будем стоять, то я опоздаю, — заметила Хейли. — Могу схлопотать замечание в дневник.
— Жаль. Солнце только взошло над океаном.
— Пойдем, папа. Это происходит каждый день.
— Да, здесь или в ином месте.
Я сходил за ключами, закрыл дверь, и мы спустились к гаражу. Когда я выкатил свой «линкольн» и двинулся вниз по склону, солнце уже вовсю пылало над заливом.