Пуля для эрцгерцога
Шрифт:
– И вы всерьез считаете, что правящий наш дом достоин того, чтобы за него пить?
– В том случае, если вы поднимаете тост за, – да! «Может, сделаться дипломатом?» – подумал я, мысленно любуясь хитроумием своего ответа.
Вольф мрачно наполнил бокалы. Происки на политические темы пришлось ему оставить, с какой стороны теперь зайдет?
– Но не кажется ли вам, господин соотечественник, что наш русский характер, в общем-то, дрянь и нас, русских, лучше за границу вообще не пускать? Ничему не научимся путному. Что поймем, то неправильно используем. А пуще всего способны лишь нахамить, как я давеча главному здешнему
– Я не вполне уяснил, в чем смысл тоста, прошу меня великодушно простить, мсье Вольф. – Тост простой. – Он поднял бокал с густо-красным напитком и прищурился так, будто был способен видеть сквозь такие препятствия.
– Выпьем, мсье путешественник, за то, чтобы никого из нас, ни одного русского хама и на пушечный выстрел не подпускать к Европе.
– Охотно, тем более, что я лично делом могу ответить на ваше мудрое предложение. Через неделю, самое большее – две имею отбыть в родные пенаты. И собираюсь впредь пребывать там безвыездно.
И я с наслаждением выпил.
Вольф только отхлебнул, изувеченная ноздря его дернулась.
– Но признайте, только честны будьте до конца, что Россия – непригодное место для житья. Пустейшее и грязнейшее. Моды – дичь! Дороги – канавы! Народишко – или раб, или бандит!
– С огромнейшим сожалением покидал я Париж, эту столицу просвещенного мира.
Соотечественник шумно втянул воздух, чтоб подпитать мыслительный пожар в своей голове.
– Откуда вы родом, господин Пригожин?
– Из Костромы.
– Подлейший город!
– Часть России, – равнодушно пожал я плечами и придвинул к себе блюдо с дунайскими креветками. Вольф вытащил салфетку из выреза жилета, несколько секунд мял ее, будто стараясь выдавить хоть немного яда для нового вопроса. Чтобы дать себе краткую передышку, я поднял бокал и предложил осушить его за родителей. Безобиднейший из предметов. Но с собеседником сделалось что-то страшное.
– Вы что, знакомы с моим родителем?
– Не имел ни чести, ни удовольствия.
– Так зачем его упомянули?
– Принято и приятно выпить за отцов наших.
– А откуда вы знаете, что он у меня вообще есть?
– Ежели он окончил дни свои, приношу вам глубочайшее соболезнование.
Вольф задумчиво прокашлялся.
– Вы, может быть, считаете моего родителя бездарным писателем?
– Ни в коем случае.
– Вы считаете, что у него безыдеоматический язык, что он пишет как бы на эсперанто?
– Нет, нет, нет!
– Тогда выпьем. Что вы можете обо мне знать? Ничего! Когда-нибудь узнаете. Если доживете.
– Прошу прощения, мсье Вольф, мы будем пить за здравие или все ж таки за упокой?
– Мой отец жив. Но Бог с ним.
– Бог, – безропотно согласился я.
– А кто ваш родитель?
– Увы, – я развел вилкой и ножом, – костромич.
– А по профессии?
– Архитектор.
– Вы небось считаете, что архитектура – это застывшая музыка и прочее?
– Нет, что вы, я ничего в архитектуре не понимаю и не считаю ее каким-то особенным занятием.
– Так зачем ваш отец ею занялся?
– Вообще-то он хотел по бочарной части… просто так получилось.
– Не хотите ли вы сказать…
Я блестяще справлялся со своей ролью, демонстрируемая мною изобретательность и изворотливость поражали меня самого. В течение получаса, в течение полутора
Я что-то кричал.
Наконец тренированный оскорбитель, собравшись со всеми своими силами, одним отчаянным движением высвободился из смертельного ошейника и отшвырнул меня на несколько шагов. Сам он слепо рухнул в кресло, угодливо забежавшее ему за спину, а меня схватили за предплечья несколько десятков пальцев.
Лицо Вольфа было зверски искажено, колонии разноцветных пятен путешествовали по нему, усы были размазаны по щекам, рваная ноздря храпела, как атакующий эскадрон.
Я был убежден, что вложенных в его удушение усилий было более чем достаточно, чтобы прервать его земное существование, однако же негодяй был жив. И выглядел довольным.
– Дуэль завтра на рассвете, в парке за Стардвором.
Не помню, кто это сказал. Я или он.
Выйдя из трактира (все еще в сильнейшем возбуждении), я обнаружил, что уже решительно темнеет, – сколько же часов ушло на выслушивание оскорблений из усатой пасти этого сумасшедшего? Небось меня уже ждут. Я отправился по известному адресу.
Полностью нелепость и даже опасность своего положения я осознал, лишь поднявшись на крыльцо щедро иллюминированного дворца. И остановился перед лицом сильного сомнения. Стоит ли погружаться еще глубже в этот столь странно ведущий себя мир? Но лакеи уже начали мне кланяться как окончательно прибывшему, а впереди прозвучало торжественное объявление: «Мсье Пригожин!» Я вошел, оглядываясь. Танцевальная зала поразила бы воображение поустойчивее моего. Белые колонны по всему периметру. В паркетном озере отражались тысячи свечей. Гудели голоса, постанывал под потолком на особой площадке оркестр, возглавляемый невероятно кудлатым и очень талантливым на вид капельмейстером. За распахнутыми в разных направлениях дверьми виднелись фруктовые, кондитерские и винные пирамиды – буфеты, буфеты и еще раз буфеты.
Хозяйка пока отсутствовала, поэтому, никому не представленный, я решил скрыться где-нибудь в укромном месте. Например, с бокалом медленно выдыхающегося шампанского.
Обмакивая губы в колючий напиток, я тихо глядел по сторонам, рассчитывая встретиться глазами с хозяйкой. Не знаю, зачем мне это было нужно, что я мог ей сказать? Что попал в историю, из которой рискую не выйти живым? Что не хочу заканчивать свою жизнь на задворках старого сарая, именуемого Стардвором? Я мог бы ей сказать, что хочу домой к матушке и отцу. Что долг чести не смеет требовать всю мою молодую жизнь в уплату. Как назвать поведение этого психопата? Мне неинтересно, благороден ли он и даже прав ли! Я хочу понять, почему матушка-старушка должна рыдать над хладным трупом юного сына оттого лишь, что на какого-то маловразумительного, надуманного типа нашло желание бретировать!