Пуля для императора
Шрифт:
Что ж, простите великодушно, возможно, я действительно что-то недопонимаю в этом мире. Учёба в Оксфорде, боксёрские поединки, пьянки в пабах с Сэмом и Иеремией как-то не особо способствовали налаживанию хоть каких-то отношений с противоположным полом.
Все всякого сомнения, это только моя вина. Но, наверное, вот прямо сейчас не время разбираться во всех этих тонкостях, нет? Может, всё-таки чуть-чуть позже…
Я молча прошествовал вперёд и сел в карету, где меня ждали ещё двое жандармов.
Гадать, кто им меня сдал, не приходилось. Только один человек присутствовал во всех перипетиях моей судьбы, только
В очередной раз я был слеп и глуп! Винить некого и не за что. Ни Матвей, ни граф Воронцов, ни даже мисс Энни Челлендер не были столько времени с этим человеком и не были ни на минуту столь же откровенны с ним, как я. Никто не рассказал ему столько, сколько я, никто не совершил столько глупостей и ошибок…
Но невозможно же в стотысячный раз говорить о том, что из меня никто не готовил воина Цепных Псов! Я, мать вашу, всего лишь английский филолог!!!
Поэтому всё справедливо, и если я не хочу безвестно сгинуть в страшных казематах Петропавловской крепости, то все надежды на то, что дочь английского посла всё-таки сумеет встретиться с царём Александром и хоть как-то убедить его поверить мне.
С другой стороны, если рассказы моего отца о тайном ордене Цепных Псов верны, то государь вряд ли обрадуется демонстрации серебряного браслета с застёжкой в форме головы собаки. Я прекрасно помнил о том, что опричники и их потомки – вне закона.
Мы ехали долго. Как я понимаю, ни в какое отделение полиции или тайной канцелярии никто заворачивать не собирался. Окна кареты были занавешены плотным чёрным шёлком. Тем не менее было ясно, что везут меня в одно определённое место.
Когда карета остановилась, я даже испытал какое-то удовлетворение, в том плане, что мы прибыли именно туда, куда, как мне казалось, и ехали – в Петропавловскую крепость!
Не уверен, что ещё хоть кто-то радовался бы возвращению в старые тюремные подвалы, но лично для меня во всём происходящем был знак некой стабильности. В конце концов, я уже сидел здесь и вышел на свободу.
Что мешает мне повторить этот подвиг? Почему бы мне вновь не покинуть эти стены победителем? Как вы уже догадались, я скорее убеждал самого себя…
Карета остановилась у знакомых мне ворот. Серые каменные неприступные стены, гулкая брусчатка, поспешный глоток свежего воздуха, и страшные ворота вновь распахнулись передо мной. Всё повторяется, не правда ли?
Мои молчаливые конвоиры сопроводили меня внутрь, сдали с рук на руки местным офицерам, обменявшись с ними многозначительными взглядами. Я был без грубостей и фамильярностей препровождён ещё дальше по коридорам куда-то вниз, в подвальные помещения. Честно говоря, особых волнений не было.
В конце концов, я не чувствовал за собой никакой вины. Совесть моя чиста, сажать меня не за что, а в России банальная драка с последствиями никогда не была поводом для заключения в столь знаменитую тюрьму.
Мне показали, куда свернуть, строгий офицер открыл дверь тяжёлым ключом и мотнул головой:
– Заходи.
– Меня в чём-то обвиняют?
– Не моё дело, – буркнул
Меня подтолкнули в спину прикладом ружья.
Не так чтобы очень больно, но достаточно сильно, чтобы дошло. Я понял, что дискутировать в данном случае не в моих интересах. За мной захлопнулась железная дверь и ключ дважды провернулся в замке. Что ж, это узилище было куда хуже, чем в прошлый раз.
Окон нет, стола и стула тоже, только низкий топчан с охапкой соломы и малюсенькая свечка в углу.
– Ладно. В конце концов, я здесь ненадолго…
С этими умиротворяющими мыслями мне пришлось улечься на холодное и жёсткое ложе, прикрыть глаза и попытаться уснуть. Честно говоря, получилось не очень. Сон не шёл.
Да и, собственно, кто бы поверил в сказку об узнике Петропавловской крепости, спокойно уснувшем в первые же часы своего заключения? Вы – возможно. Я – нет.
Вместо этого я лёг на спину, подложив руки за голову, и полностью отдался логическому осмыслению ситуации, сложившейся за последние два дня. Я снова и снова прокручивал и пролистывал в уме свой разговор с двумя людьми, каждого из которых тогда не знал ни по имени, ни по фамилии.
Чиновник тайной канцелярии, тактичный, тихий, неприметной внешности, и молодой князь, явно испытывающий ко мне заметную антипатию и, как я сейчас понимаю, сделавший всё, чтобы спровоцировать меня на драку. Но хуже всего, что я повёлся!
Моё хвалёное британское самообладание изменило мне в какие-то пять-десять минут. Представляете? Господи, как глупо и как стыдно…
– Я идиот. – Мне пришлось вслух признать эту очевидную истину.
Кому-то из этих двоих (а может, и обоим одновременно) очень нужно было вывести меня из себя, чтобы в результате запрятать вот сюда, под эту крышу, на неопределённый срок. Им всего лишь был нужен повод. Они его получили. И теперь уже мой выход из стен Петропавловки не казался мне таким уж простым и скорым делом…
Не знаю, сколько прошло времени, наверное, часа два, не меньше. Потом снаружи раздались шаги, лязг открываемого замка, и в камеру вошёл человек. Дверь быстро закрылась. Незваный гость был одет в штатское платье, руки держал за спиной, но от его молчаливой фигуры словно бы исходили волны какой-то первобытной, животной агрессии.
Маленькая свеча почти погасла, но даже её крохотного пламени хватило, чтобы я узнал его. Наверное, впервые моё сердце сжали холодные, до дрожи, пальцы страха…
– От же и повстренькались, щеня. Да ты ни журыся, я не за жизнью твоей пришёл. Коли б вбить хотел, так твою дурну башку вже б по усий хате ногой катал…
– Что вам угодно? – я встал и выпрямился.
Если мне придётся умереть, то по крайней мере умру стоя.
– Погуторить хотел трошки. Бают, шо з этой каморы тока в домовине выносют. Так шо покуда ты ще дышишь, я у тя кой-шо спытал бы.
Удивительно, но я понимал почти всё, что он говорил. Его речь была абсолютно понятна русскому слуху, что свидетельствовало в пользу фактов о едином народе. А тюркские или польские акценты говорили лишь о том, в каких землях и под чьим влиянием видоизменялся этот язык. Если бы мне дали хотя бы месяц, я бы легко выучился говорить на нём совершенно свободно. Это, разумеется, не был чистый малоросский, в научном, лингвистическом понимании, а лишь слегка видоизменённый язык моей родины…