Пуля нашла героя
Шрифт:
Павел Добрынин сидел в своем кабинете и ждал сумерек. Рабочий день давно кончился. Пожалуй, только вооруженная охрана оставалась на спиртозаводе к этому времени — четверо ровесников Добрынина, четверо отставников, немало повидавших и повоевавших на своем веку. Они уже привыкли к свету в окнах кабинета народного контролера. Они привыкли к его постоянному ежевечернему присутствию. Иногда они заходили, вежливо постучав. Пили чай и говорили. Они знали, что Добрынин — такой же, как они: суровый, закаленный и не знающий
Но в этот вечер они не зашли, и Добрынин был этому рад.
В кабинете он себя чувствовал лучше, чем дома, в квартире, где до сих пор стояла незастеленная кровать Дмитрия Ваплахова. Он иногда и ночевал в кабинете — на этот случай в нижних ящиках книжного шкафа лежали два одеяла. Здесь же, в кабинете, лежал старый вещмешок Добрынина, в котором до сих пор хранились два надкушенных сухаря из далекого довоенного прошлого и револьвер, подаренный товарищем Твериным. И книги свои Добрынин перенес понемногу на завод, и теперь занимали они большую часть книжного шкафа.
Сумерки медленно опустились на Краснореченск, и тогда Добрынин вышел в коридор. Из кладовой уборщицы взял ведро, налил в него воды.
— Вернешься? — окликнул его на проходной один из ВОХРы.
Добрынин остановился, опустил ведро с водой на пол.
— Может, — сказал он, подумав.
Было тихо и нежарко.
Минут через пятнадцать Добрынин подошел к аллее Славы.
Собственно, самой аллеи еще не было — ее только недавно начали разбивать в центре Краснореченска на месте снесенных старых домов.
Пока что здесь стояли четыре метровых березки, образующие квадрат, в середине которого был похоронен Дмитрий Ваплахов. Березки были чахлые, замученные солнцем.
Добрынин полил их, потом присел на корточки у могилы друга.
В городе было тихо, как ночью на сельском кладбище.
Директор спиртозавода Лимонов сказал недавно Добрынину, что здесь поставят красивый большой памятник. Уже одну новую улицу назвали именем Дмитрия Ваплахова. На этой улице пока стояли только два дома.
«Хорошо, что здесь посадили березки, — в который уже раз подумал народный контролер. — Все-таки душою он был русским, очень русским».
Послышались шаги, и Добрынин обернулся.
Увидел женщину с букетом цветов. Лица не разглядел из-за темноты. Она подошла к могиле, поклонилась, постояла пару минут молча, склонив голову. Потом опустила цветы на холмик и ушла.
Добрынин проводил ее взглядом.
«Может быть, это мать спасенного ребенка?» — подумал он.
Посмотрел на цветы.
Снова тишина вечернего города окружала его. И подумал Добрынин: хорошо бы услышать собачий вой и почувствовать, как мороз пробирает кожу, почувствовать не страх, а как бы внезапно вынырнувшее и застывшее перед ним на короткое время прошлое, заполненное теми собаками и людьми, которые уже или умерли, или так же, как он,
Он поднялся на ноги, взял пустое ведро и осмотрелся вокруг.
«Куда идти?» — подумал он.
От этой аллеи Славы до их с Дмитрием квартиры было рукой подать — пять минут. И Добрынин нехотя решил пойти домой.
Перед тем как войти в квартиру, он проверил прибитый к двери почтовый ящик. Вытащил оттуда письмо, потом открыл дверь.
В квартире было душновато. Включил свет на кухне, распахнул окно и присел за стол, держа полученное письмо в руках.
«Балабинск-18, Красноармейская, 5, кв. 7, Дмитрию Ваплахову».
Добрынин прочитал несколько раз этот адрес на конверте. Почерк был аккуратный и округлый.
Посмотрел на обратный адрес — и тут же горестно скривились его губы.
Как ждал Дмитрий этого письма, как ждал он хоть маленькой записочки от Тани Селивановой! И вот дошло. Дошло через два месяца после его гибели!
Добрынин вертел письмо в руках, застывшим взглядом осматривая его со всех сторон.
Вспыхнув, перегорела кухонная лампочка, и темнота хлынула с улицы в квартиру.
На ощупь, с письмом в руке, Добрынин вышел в коридор, постоял, прильнув боком к стене. Постоял недолго, потом прошел в комнату и зажег там свет. Сел на свою кровать. Тяжело вздохнул.
Письмо дрожало в руках.
Немного еще помедлив, Добрынин вскрыл конверт и вытащил оттуда сложенный вчетверо тетрадный листок, исписанный таким аккуратным округлым почерком.
«Дорогой Дмитрий!
Большое Вам спасибо за два письма и фотокарточку. Ваша фотокарточка теперь в рамке стоит на моей тумбочке в общежитии. На фотокарточке Вы совсем не отличаетесь от живого, и я часто вспоминаю, как Вы с Вашим товарищем поили меня чаем.
Наша бригада два дня назад получила переходящее Красное знамя за ударный труд. Трудимся мы уже не там, где была школа, а в новом светлом здании. Но начальница у нас все та же — Сазонова. Она не захотела возвращаться директором в школу.
Ну вот, мне надо ложиться спать, чтобы утром свежей прийти на работу. Поэтому заканчиваю письмо. Передавайте привет вашему товарищу. Пишите больше о себе и о своем труде.
С уважением и целую,
Таня Селиванова».
Дочитав, Добрынин выключил свет и, не раздеваясь, завалился спать.
Утром проснулся — еще не было шести. Умылся и уселся на кухне за стол писать письмо Тане Селивановой. Уселся решительно и основательно.
Вроде бы и не выспался он ночью, но такая в нем вдруг твердость возникла, что он сам удивился. Смотрел на ручку, которая совсем не дрожала в его руке. Окунул перо в чернильницу и, придвинув листок бумаги поближе, стал выводить: