Пуля ставит точку
Шрифт:
— Я твердо знаю, что Гершвин Мкизе убил Шу-Шу, — губы его потешно шевелились, — и твердо знаю, что даже если все слова Гершвина — правда, нам он больше ничего рассказать не сможет.
Впечатление было необычайное, как сцена из какой-то легенды о пророчестве, доносящемся из-под воды. Вдова стояла как завороженная. Но больше Крамер ничего не сказал. С громким плеском вынырнув, потянулся за полотенцем. Вдова машинально подала его, думая о чем-то другом.
— Ну, а как же с Шу-Шу? — спросила она. — Он-то должен был что-то знать — и из-за боязни, что
— По утверждению Гершвина, Шу-Шу мог знать немало — только все это были домыслы. И вот тут-то он сломался.
— Домыслы какого рода?
— Гершвин молол что попало, да ещё все время путался, пытаясь говорить на своем жутком английском, как обычно. Мы нажали на него как следует, но ничего не добились. Факт тот, что Гершвин в конце концов и сам запутался: человек не может слишком много знать о ком-то другом. Поэтому он говорил о людях, которые отдавали ему деньги — ну, вроде Шу-Шу — и о тех, кто ему их не отдавал, и о советниках, и о машине мэра, и все это казалось ему ужасно важным, все, что он знал о всяких важных людях, на которых Шу-Шу целыми днями таращился со своей коляски перед мэрией. Я был уже сыт по горло. В конце концов мы даже не стали записывать, просто дали ему говорить, пока не сомлел.
— Ты что-нибудь из этого помнишь?
— Нет. Говорю тебе, всякая ерунда.
— Но постарайся хоть что-то вспомнить. Думаю, ты счастлив, что делаешь такую интересную работу.
Крамер понял, что сегодня она была счастлива за него. В конце концов, — сказал он себе, — пора уже ей стать счастливой. И только для того, чтобы поддержать это настроение, сказал:
— Последними его словами были "паровой каток".
— Паровой каток, — медленно повторила она. Крамер внимательно взглянул на нее.
— Повтори ещё раз.
Та не знала, что и думать.
— Паровой каток… это же сказал ты.
— Да, но—не так!
— Господи, Тромпи, что ты расстраиваешься из-за ерунды…
Вдова Фурье успела дойти до двери, прежде чем Крамер успел сказать:
— Понимаешь, — тихо сказал он, — ты произносишь это как какое-то название.
Обернувшись, она поняла. И вздрогнула.
Ван Ниекерк довольно успешно справился со своим делом. Всю жизнь он носил при себе целую батарею авторучек, держа их наготове в нагрудном кармане.
Одна была с фиолетовыми чернилами, другие — с красными, черными, зелеными, синими и солидными темно-синими. Проблема была в том, что очень редко удавалось ему использовать их все зараз, но теперь…
Тут зазвонил телефон. Звонил Аббот. Хозяин похоронного бюро не тратил время на формальности. Прошептав кое-что, тут же повесил трубку.
Ван Ниекерк, ничего не поняв толком, покачал головой. Потом ещё раз перечитал сделанную им стенографическую запись.
"У меня в конторе кто-то спрашивает о той девушке. Приезжайте скорее. Не знаю, смогу ли задержать её без скандала".
Тут до него дошло, и, вскочив, он вылетел
А Крамер всего в нескольких кварталах оттуда, в здании треккерсбургского суда, беседовал с дежурным сержантом Попом Ван Ренсбергом.
— Тромпи, для тебя — что угодно, — обещал Поп, краем глаза следя за заключенными, на цыпочках пробиравшихся к крану у дверей его дежурки и наполнявших водой свои жестянки.
— Эй, Иоганн, старый проказник, — крикнул Поп, — только не говори мне, что снова залетел ни за что? Долговязый заключенный униженно осклабился.
— Приветствую тебя, отец мой! — вежливо сказал он на языке зулу.
Поп снисходительно махнул рукой,
— Один из моих постоянных клиентов, — пояснил Крамеру. — Вечно попадается с девчатами, я так его и зову — старый насильник, — а он считает это отличной шуткой.
— А в чем там дело?
— Черт его знает, но случается это с ним довольно часто. А кто тебе нужен из той крайней камеры?
— Гершвин Мкизе — его только что прислали обратно.
— А, Банан. Я все их клички знаю. Он ведь…
— Да, в желтом костюме. Можешь это срочно устроить, Поп?
Сержант дружелюбно кивнул и выплыл в коридор, отдавая приказы налево и направо. Его подчиненные послали заключенных обратно в камеры, а какого-то типа в желтом костюме — в одиночку в самом конце коридора.
Зонди как раз вошел в коридор и присоединился к Крамеру.
— Очень вовремя, — заметил Крамер. — Почему его не отвезли в тюрьму раньше?
— Вчера вечером была большая облава на беспаспортных, он попал среди них.
— Ага. А Сэм Шифринский собирается его защищать?
— Ну что вы, шеф.
Поп вернулся и сердечно поздоровался с Зонди.
— Привет, дружище, так это все для тебя?
— Да я бы и обошелся, — протянул Зонди.
— Это уж точно — подтвердил Крамер.
— Чертовски точно, — как эхо повторил Поп, — ибо никогда не знаешь, на кого тут можешь нарваться. Ну все, давайте, он вас уже заждался.
— Отлично, — Крамер с Зонди плечом к плечу зашагали к камере в конце коридора. Поп отошел немного в сторону, но так, чтобы ничего не упустить, и заговорил с Эфроимом, ещё одним своим любимцем, причем оба то и дело покатывались со смеху.
Прежде чем войти в камеру, Крамер приготовил в руке большей кусок пластыря, — наклейку с него он бросил в корзину для мусора в дежурке, — и залепил им Гершвину рот раньше, чем тот успел хотя бы пикнуть.
Зонди закрыл дверь.
— Послушай, Гершвин, — начал Крамер. — Я пришел задать тебе всего один вопрос. Когда я сниму этот пластырь, хочу услышать только твой ответ, больше ничего.
Гершвин услужливо кивал, прижимая к груди скованные руки.
— Допрашивать тебя у нас нет времени. Тем более тратить весь день на разговоры с тобой. Сержант Зонди и я пока что обработаем тебя наполовину; если будешь лгать, вторую половину получишь позднее.