Пунктир воспоминаний
Шрифт:
В Нью-Йорке поражало все. Прежде всего «кирпичи в облаках». Верхние этажи небоскребов исчезали в тумане. Улицы выглядели трехэтажными. Два этажа пересечений магистралей, по третьему мчится «надземка», к счастью, уже электрическая. Но не так давно здесь ходили паровозы — стены окрестных домов все еще покрывала копоть.
Нас пригласили к советскому консулу. Он посоветовал по возможности не отличаться от американцев. Надо вспомнить, что лишь недавно, после избрания президентом Франклина Д.Рузвельта, Америка признала СССР, а газеты по-прежнему упражнялись в измышлениях о советских людях, их обычаях и нашего якобы варварства. Пришлось оставить консулу… свои кепки. Он сложил их стопкой
— Кепки здесь носят только рабочие во время работы и обитатели Гарлема.
Также забрал он и наши «красные паспортины», чтобы мы их не потеряли, заверив, что никакие документы нам на международной выставке не понадобятся.
Время подготовки к открытию советского павильона оказалось для меня самым горячим. В Америку я ехал под впечатлением замечательной книги Ильфа и Петрова «Одноэтажная Америка», которая развеивала миф о ее многоэтажности (небоскребы стоят лишь в Нью-Йорке, Чикаго и некоторых других крупных центрах), но подтверждала давнее мнение об американской деловитости, практичности и обязательности.
Увы, всякая деловитость и обязательность у американцев исчезала, едва дело касалось «нестандартных работ», требующих инициативы, как у нас говорят, «смекалки русских мастеровых». Именно это и неприсуще славным американским парням, угощавшим друг друга, да и меня заодно, дружескими затрещинами. Выдумка и энтузиазм им чужды.
Квартировали мы с художником Вин Винычем (Вениамином Вениаминовичем) у старого чеха, который, прожив здесь четверть века, продолжал называть город Нев-Йорком (как пишется!). Когда мы приветствовали гостей хозяина словами «Добрый вечер», нам отвечали «Вечер добрый» — принимали за чехов. То, что мы русские, обнаруживалось порой самым неожиданным образом. Как-то мы зашли в кафетерий выпить чаю. К столику подошел американец и по-русски попросил разрешения сесть с нами. Мы удивились, как он, не слыша ни одного нашего слова, узнал, что мы из России?
— А как же! — отозвался он. — Ведь вы положили чайные ложки в стаканы и не вынули их, когда пьете. Так делают только русские.
После открытия международной выставки под девизом «МИР ЗАВТРА» я как начинающий фантаст имел бесценную возможность познакомиться со всеми павильонами и даже описать их в большом очерке «МИР БУДУЩЕГО».
Напечатанный после моего возращения домой даже раньше «Пылающего острова», он и стал моей первой публикацией («Новый мир», 1939, No12). Корифеи советской литературы Федор Гладков и Леонид Леонов — главный редактор «Нового мира» и его заместитель — пригласили меня в свой кабинет в «Известиях» и сказали, что очерк имеет славного предшественника — «Одноэтажную Америку», но что я не ударил-таки лицом в грязь. А потому следует подумать теперь мне о романе. И были удивлены, узнав, что роман уже написан, начинает печататься в «Пионерской правде» и готовится отдельным изданием в Детиздате. И что после пребывания в Америке я уже сел за второй роман. Возможно, они не одобрили такой скоропалительности, но впоследствии именно Леонид Леонов вместе с С. Я. Маршаком рекомендовали меня в Союз советских писателей.
В «Новом мире» я рассказал, как с территории выставки в грядущее была отправлена «БОМБА ВРЕМЕНИ».
Я не присутствовал при «старте» «бомбы времени», но ясно представляю себе, как огромный, похожий на современную ракету баллон, наполненный нейтральным газом и образцами быта современных американцев, начиная с цветастых подтяжек, телефонов, кинопроекторов и кинолент, модных костюмов и избранных книг, альбомов фотографий, словом, всем-всем, кончая письмом Эйнштейна потомкам, под звуки музыки торжественно опустили в шахту. Труднее представить себе будущие раскопки Нью-Йорка.
«Миру будущего»? Каков-то он будет?
На выставке «Мир завтра» был представлен преимущественно товарами, которые предстояло завтра сбыть. И в павильонах стран и фирм без конца показывались только что появившиеся телевизоры, новые холодильники, стиральные машины и, конечно, автомобили, автомобили, автомобили…
Высокообразованные «рикши», владевшие несколькими языками, катали в комфортабельных креслах на колесах имущих посетителей, чтобы те не уставали, и давали пояснения на их родном языке. Словом, последнее слово рекламы.
В Нью-Йорке я смог познакомить некоторых американских инженеров с задуманным мной проектом Арктического моста. Они заинтересовались техническим решением, но сомневались (и не без основания!) в осуществимости такого проекта при тогдашней политической обстановке. Забегая вперед, скажу: я горжусь тем, что в советском журнале для американцев «Совиет лайф», издающемся в Вашингтоне, в номере, посвященном шестидесятилетию Октября, в обзоре событий тридцатых годов наряду с перелетом через Северный полюс Чкалова и Громова, эпопеями челюскинцев и папанинцев, быть может незаслуженно, помянут и «Арктический мост». О романе сказано, что в нем еще в тридцатых годах поднимался вопрос о мосте дружбы между советским и американским народами, которых разделяли отнюдь не их подлинные интересы. В печати появилось также сообщение, что японцы приступают к строительству подводного плавающего туннеля, правда, длиной не в две тысячами километров, как в книге, а в 25, между островами Хонсю и Хоккайдо. Но все же идея научно-фантастического романа давала всходы в жизни.
Вернулся я из Соединенных Штатов Америки летом 1939 года, накануне начала второй мировой войны. По пути задержался на две недели в Париже, где состоялись торжества по поводу 150-летия французской революции.
На завод в Мытищах я не вернулся — перешел целиком на литературную работу. Стал членом группкома детских и юношеских писателей и даже был избран в бюро вместе с Вадимом Кожевниковым и Николаем Богдановым (председателем).
Переход мой из техники в литературу вызвал немало сомнений даже у самых близких мне людей. Так Н.З.Поддьяков, однокашник по институту и соратник по Белорецкому заводу, узнав, что я пишу роман, воскликнул:
— А.П. сошел с ума!..
Некоторые считали, что я зря оставил техническое поприще, на котором успел зарекомендовать себя обещающим инженером. Такого взгляда много позже придерживалась и моя старшая дочь Нина. Но ведь она стала соратницей И. В. Курчатова и приучена была не фантазировать, а воплощать в жизнь то, что казалось невыполнимым даже корифеям физики того времени. Недаром ее наградили орденом Ленина.
Однако меня поддержали сыновья. Старший, Олег, ныне военный моряк, капитан первого ранга, инженер, говорил:
— У отца то и дело появляются новые идеи. Для осуществления каждой потребуется вся жизнь. А у него только одна. В романе же он может представить реализованными их все и ждать всхода фантастических семян.
С ним соглашался и младший, Никита. Сам он отнюдь не случайно избрал своей инженерной специальностью сверхпроводимость, с которой связан замысел «Пылающего острова».
Выбор был сделан. Однако в самом начале моя профессиональная литературная деятельность прервалась.
Началась Великая Отечественная война.