Пупок
Шрифт:
— Пойдемте, потанцуем! — не выдержала Люся, и они с чтецом поскакали. Вдруг что-то случилось: невеста бежала к дверям, за ней — родственники, в галстуках и мини-юбках, в дверях произошли крики, объяснения, швейцара сбили со стула, и его фуражка, хромая, запрыгала в зал — невеста вернулась в рыжем пальто, с охапкой гвоздик, — к ней бросился юный артиллерист; ее побег был мнимый, не дальше ревнивого домысла пьяной подружки, но день был неровен и нервный; в нем чудилось всякое.
— Пятнадцать, —
— Сколько? — переспросил чтец. Оркестр, наконец, сложился и ушел.
— Вы прекрасно танцуете, — говорил раскрасневшийся чтец, угощая Люсю коньяком.
— Это я умею, — соглашалась Люся и недоверчиво пила коньяк из фужера.
— Из литературы, — говорила Люся, — я люблю Пушкина.
— И я тоже — Пушкина, — говорил чтец.
Цыплята были вкусные, хотя и не очень съедобные.
— Люся, позвольте мне… У вас есть шея?
— У меня много шеи, — сказала Люся смущенно. Что было дальше?
Рассказ раскисал сообразно весенней распутице, и Люсино лицо дробилось и плавало в лужах, и чтец вылавливал его из луж, сомкнув ладони, но лицо проливалось сквозь пальцы… Холодные ветры реализма положили конец безобразию. Они подморозили рассказ. Взошла луна с профилем Конст. Леонтьева. Тогда Люся спросила:
— Кого вы больше любите: собак или кошек?
Рука чтеца гладила Люсино запястье. Люся принимала ласку с вялой покорностью.
— Вообще-то, — сказал чтец, разочарованный этой покорностью, — мне нравятся жирафы. Да, пожалуй, жирафы…
Какой-то незнакомый мужчина подошел к их столику и выразил желание поцеловать чтеца в губы. Незнакомец думал, что чтец согласится, но чтец отказался наотрез. Незнакомый мужчина размахнулся, дабы ударить обидчика, свет погас, что в знаковой системе общепита — разлука, дальняя дорога, бой часов, когда же — вспыхнул, незнакомый мужчина исчез. Чтец заглянул под скатерть, не там ли спрятался незнакомый мужчина, но под скатертью были черные кримпленовые ноги, да еще скомканная салфетка, а незнакомца не было.
— Нет, жирафы не в счет, — сказала Люся. Она взглянула на чтеца — тот обомлел.
— Видите ли, Люся… — сказал чтец, стыдясь за жирафов, — вы — прекрасны!
Люся фыркнула в тарелку.
— Не спорьте! — воскликнул чтец. — Что делать, если мне… Нет, собаки мне попадались: бульдоги, пудели, таксы, много такс. Но кошек я не видел, не довелось… так случилось.
— Врете! — вырвалось у Люси. — Кошек в каждом городе навалом!
Официанты стали выносить пьяных; пьяные немного бузили у них на руках.
— Что из того, что навалом… — вздохнул чтец.
Чтец спохватился, замахал руками, стал извиняться и сказал, что кошек видел, что соврал, что не видел, что ему неловко, что соврал,
— Я так и знала! — с облегчением воскликнула Люся. — Так и знала, что кошек вы — больше, чем собак… Хотите, я вам открою секрет?
— Хочу, — шепнул чтец черным бархатным шепотом.
— Я собираю открытки с кошками.
СКАЖИ, АРТИСТ, ТОЛЬКО ЧЕСТНО, СКОЛЬКО ТЫ ПОЛУЧИШЬ ЗА СВОЙ КОНЦЕРТ? — Чтец посмотрел в зал. Зал пахнул шоколадной конфетой. Его разглядывали в морской бинокль. Чтец этого не любил. Когда он развернул записку, задний ряд раскатисто хохотнул, и вслед за хохотом раздался пронзительный девичий визг, это был радостный визг освобожденного тела. Это Наташке лифчик расстегнули, — объяснила позднее Люся. — А Наташка у нас, знаешь, какая? В баскетбол играет!
— И большая у тебя коллекция?
Люся с ужасом посмотрела на чтеца — они стояли в очереди к гардеробщику, неловкому в своих телодвижениях.
— Там хрыч… — упавшим голосом сказала Люся.
— Какой еще хрыч? — оглянулся чтец.
Оказалось, что в очереди стоит преподаватель медучилища имени Клары Цеткин, который однажды при всех назвал Люсю тупой. Зато Хрыча иначе, чем Хрычом, никто не звал, и Хрыч это знал — и ненавидел, и носил длиннющий галстук — почти до колен. Розовый, в голубой горошек.
— Ерунда, — сказал чтец, смерив Хрыча глазом. — Он ничего не понимает и не видит.
Но Люся как зачарованная глядела на Хрыча, и Хрыч сказал, мелко дрожа лицом:
— Я все вижу, Петрищева! Я все вижу!
Галстук укоризненно ходил, точно маятник.
— Вы обознались! — подступил к нему чтец с угрозой. — Это моя жена — певица Галина Вишневская. Какая еще Петрищева! Извольте лучше смотреть!
Хрыч — человек невысокий и, кажется, не борец — опасливо покосился на чтеца.
— Беру слова обратно, — примирительно сказал он.
— Вот это по-мужски, — похвалил его чтец, и они с Хрычом обменялись затянувшимся рукопожатием, после чего Хрыч предложил ему папиросу. Чтец сунул папиросу в рот, но от огня отказался.
— Мне всюду мерещатся мои ученицы, — пожаловался Хрыч. — Даже дома, бывает, сижу, ем, а они пищат из-под холодильника. Или ложусь в постель — а они тут как тут и дергают за трусы, донимают. Я против них веник завел, отмахиваюсь, а они все за трусы, понимаете, даже обидно. Нехорошие такие девушки.
На улице было ветрено и сыро. Чтец поднял воротник плаща; от ветра ныли уши. Большие грязные куски льда сочились грязью. Бился и ухал призыв.
— Когда же наконец потеплеет? — рассвирепел чтец.