Пурга над «Карточным домиком»
Шрифт:
— Вот. На складе только такие. Не знаю, какие они брали для своей «Мнемозины».
Все молча уставились на Этери.
Она виновато потупилась и ткнула пальцем в меньшую.
Казалось, от тягостной тишины в радиорубке стало еще теснее.
— Эх, девушка! — не выдержал радист. — Не знаете, что ли, как шьют на подрастающих? С запасом, с припуском. А ваша-то «Мнемозина» самая подрастающая и есть.
— Подрастающая кобра, — пробурчала Тамара Евгеньевна.
Капитан повернул бобину в руках и поднял глаза на радиста.
— На сколько она?
— А скорость
— Маленькая, совсем маленькая. — В голосе Этери мелькнула надежда. — Пять метров в час.
— Значит, двадцать часов будет вертеться. От щелчка до щелчка.
Все головы повернулись к настенным часам. Большая стрелка переползла уже цифру «12» и с равнодушным тиканьем продолжала отсчитывать секунды следующего дня — второго дня нового года.
— Не успеть.
Директор замотал головой и, запустив обе ладони под ворот свитера, оттянул его так широко, словно хотел захватить весь воздух в маленькой комнатке.
— Если он начал вчера в пять, — сказала Тамара Евгеньевна, — тонкая лента будет поддерживать жизнь спящих до часу ночи. Это все, что есть в нашем распоряжении: час, не больше. Но если…
— Больше никаких «если». — Капитан оттолкнул стул и поднялся. — Мы сделаем все возможное, чтобы успеть. Все равно других путей нет. Остается только надеяться, что он начал позже, где-нибудь на рассвете.
— Нет! Так нельзя! — Этери тоже вскочила на ноги и, схватив телефонный аппарат, протянула его капитану. — Позвоните на аэродром. Нужно найти летчика-добровольца. Хоть одного! Чтоб доставили меня туда… Я бы подклеила ленту… Ведь это все из-за меня случилось. Если бы я не удрала… Пусть сбросят с парашютом! Правда, я никогда не прыгала, но вдруг получится…
— Успокойтесь, Этери. Добровольцы, конечно, найдутся. Но техника не всесильна. Нет еще таких летательных аппаратов, которые могли бы подняться в воздух при десятибалльном ветре. Придется ползти по земле. Андрей Львович, вы с нами?
— Разумеется. Тамара Евгеньевна, оставайтесь здесь в радиорубке. Я буду вызывать вас с дороги каждые пятнадцать минут.
— Хорошо. Счастливо вам. И не надо отчаиваться раньше времени.
Капитан, за ним Этери, последним — директор выбрались из тесной рубки, пошли по коридору.
Они уже начали спускаться по лестнице, когда до них донесся вопль радиста — то ли изумленный, то ли радостный — не понять.
— Эгей! Домик! Домик снова заговорил!
Капитан изогнулся всем корпусом назад, напрягся и вдруг рванул по коридору, как по стометровой дорожке.
Когда Этери и директор добежали до дверей рубки, он уже сидел рядом с радистом, оттеснив назад Тамару Евгеньевну, прижав ухо к репродуктору.
Детский голос, доносившийся оттуда, был не похож на тот, который они слышали раньше.
— Але. Але, вы меня слышите? Говорят из дома с лабораториями. Со второго этажа я с вами говорю. Ответьте, пожалуйста. Перехожу на прием.
Капитан схватил микрофон,
— Да, мы вас слышим. Кто говорит? Почему не выполнили приказ, не покинули здание?
— Говорит Коля Ешкилев. Я вам хотел объяснить… Вы думаете, наверно, что мы ребята-старички, а мы обыкновенные ребята. Настоящие. И ничего мы не забыли. Если не верите, позвоните в Большой поселок, школа-интернат номер восемь, спросите директора Алексея Федотыча. Мы утром сегодня еще там были. Мы шли на лыжах, потом заблудились и попали сюда.
— Проверить, — негромко сказал капитан. — Быстро.
Радист кивнул и, чтобы не мешать, выбрался с телефоном в коридор Длинный красный шнур, скользнув с полки, лег капитану на плечо — он даже не заметил.
— Коля Ешкилев, во всяком случае, ты забыл самое главное: что старших надо слушаться. Почему ты остался? Где остальные?
— Остальные все ушли. Кроме Сазонова. Сазонов на кухне уснул, а нам его не поднять.
— Уснул? Сазонов?
— Неужели излучение все еще действует? — директор резко повернулся к Этери. — Вы же говорили: широкая лента — двенадцать часов. Когда она кончается, тормозящий сигнал должен отключиться автоматически.
— При нормальной скорости — да. А вдруг он включил на более медленную? Мы же ничего толком не знаем.
— В конце концов, Сазонов мог и просто уснуть, — сказал капитан, не поворачивая головы. — От усталости.
— Вы когда сказали, что мы все забываем, — снова раздался из репродуктора Килин голос, — они очень перепугались. У них много хорошего в жизни было, они давно дружат, вот и испугались забыть. А у меня хорошего мало — только с лета, когда они меня взяли в свою компанию. Я пробовал вспоминать и вижу: нет, все помню. Как за раками ходили — помню. Как костер меня учили разжигать — тоже. Даже помню, сколько штук поймал — вот. Может, у меня память какая-нибудь бронированная, ее излучение не берет, а? Я и решил вернуться.
— Да зачем?
— Ну эти тут… Валяются без присмотра… Дышат тяжело. Я подумал: проснется кто-нибудь, пить попросит, а никого нет. Можно я здесь подежурю? А если не верите, что я здоров, хотите, стихи прочитаю? Из нашей компании одна девочка их все время читает, я и запомнил. «Мчатся тучи, вьются тучи…»
В это время в дверях появился радист.
— Есть! Точно — они. Вечером вышли из интерната, а до дому не дошли. И Ешкилев этот — с ними был.
Капитан испытующе посмотрел на директора, потом на Этери. Та секунду помедлила, потом молча кивнула несколько раз.
— Вы что? — Тамара Евгеньевна испуганно взмахнула рукой, будто защищалась. — Что вы задумали? Он же ребенок.
— Это наш единственный шанс, — сказал капитан. — Поспеть туда вовремя — надежды почти никакой.
— Да не шанс это! А живой ребенок. Немедленно прикажите ему покинуть здание. Вы слышали — Сазонов уже свалился. Излучение действует!
— «Сбились мы, что делать нам?» — неслось из репродуктора. — «В поле бес нас водит, видно, да кружит по сторонам»…
— Там сорок человек, — сказал капитан. — И жизнь их на волоске.