Пурга над «Карточным домиком»
Шрифт:
— Коллектив? Севка Зябликов — вот весь ваш коллектив. Тоже мне, Чацкий из 8 «б»!
— Димонище, это нечестно!
— Очень даже честно.
— При чем здесь Зябликов?
— А при том.
— Я с ним даже не разговаривала.
— Зато танцевала.
— Ну и что ж такого?.. Он меня пригласил, а я…
— А ты и растаяла. Конечно, восьмой класс! Артист! Да я бы этому артисту…
— Эге-гей! Ребята-а! — донеслось до них сзади.
Давно уже у них не случалось такого увлекательного выяснения отношений. Жалко было бросать. Они нехотя остановились и посмотрели назад вдоль бело-зеленых
— Ну все, — сказал Димон. — Чуяло мое сердце.
Скрещенные палки на их языке означали:
«Что-то случилось, все сюда».
Они повернули и быстро пошли назад по собственному следу. Среди лыж, воткнутых в снег, виднелся Лавруша. Он нагнулся над лежащим Килей и что-то делал с его задранной к небу ногой.
— Как его угораздило? — спросил Димон, подъезжая. — Ведь ни одной горки не было. Обо что он споткнулся? Сам о себя?
— Там корень через лыжню. Натянут как веревка, а сверху снег. Мы все проехали, снег содрали, вот он и зацепился.
— Ну, Киля, присваиваю тебе новый титул. Теперь ты не счастливчик-бомбометатель, а лыжник-пень-колода-корчеватель. Болит-то где? Здесь? Сильно?
Киля лежал на спине и смотрел на них таким виноватым взглядом, будто его поймали на каком-то некрасивом жульничестве. Лицо его было мокро от тающего снега.
— Ну, ребята, ну что вы стоите? — сказала Стеша, отбирая у Лавруши Килину ногу. — Надо же костер. Быстро.
Пока они скидывали рюкзаки, доставали растопку, топорик и спички, раздували костерок, она расшнуровала и стащила с Кили ботинок, потом носок, потом еще один, потом еще…
— Сколько их у тебя?
— А все, сколько было, — смущенно ответил Киля.
Стеша наконец стянула последний, осмотрела вспухшую лодыжку, покусала губу, нажала там, здесь — Киля терпел. Но когда она начала бинтовать, не удержался — пискнул.
— Димон, — жалобно позвала Стеша. — Помоги. Надо потуже, а он пищит.
— Чуть что — сразу Димон, да? Самый жестокий, самый, безжалостный…
— А вот и нет. Просто у тебя характер твердый. Ну, Дима, пожалуйста.
Димон пожал плечами, стянул рукавицы, взялся за конец бинта, сделал страшное лицо… Киля зажмурился и открыл глаза только когда все было кончено — носки и ботинок надеты поверх повязки.
— А я и не почувствовал ничего, — протянул он с изумлением.
— Пока на спине лежишь, конечно, не почувствуешь. А ты попробуй встань на ноги. Ну что? Идти сможешь?
— Запросто. — Киля попытался даже притопнуть забинтованной ногой. — Хоть двадцать километров.
Но его бодрости хватило ненадолго. Димон, тащившийся теперь последним, видел, как он хромает сильнее и сильнее, как повисает всем телом на палках. Через полчаса Киля приостановился, будто бы поправить крепление, и на минуту мелькнуло его лицо, мокрое уже не от снега, а от слез. Пришлось снова делать привал. Лавруша извлек свой ремонтный мешочек — кусачки, проволока, шурупы, шпагат, отвертка, изолента, плоскогубцы, гвозди, остальное —
Эти самодельные нарты, эта санитарная упряжка была уже почти готова, когда Лавруша, рывшийся в своем мешочке среди непонятно чего, проворчал, что, может быть, ему наконец дадут возможность закончить работу, перестанут толпиться кругом и заслонять свет.
— Какой свет? Кто тебе… — начал было Димон и осекся.
Действительно, стало очень темно. Хотя часы показывали всего два — начало третьего.
Они подняли головы и тут-то, наконец, заметили ее.
Тучу.
Гигантскую.
Черную.
Затянувшую почти все небо — только в конце просеки виднелась светлая полоска.
Ни слова не говоря, они поспешно посадили Килю (как тот ни упирался) на рюкзак, застегнули крепления и пошли вперед. Густой снег, будто только ждавший сигнала, повалил на них — стало еще темнее. Вскоре лыжи начали зарываться, исчезать на каждом шагу, как подводные (подснежные?) лодки. Согнутая спина Димона, тащившего Килю на буксире, сам Киля, его плечи, шапка, рюкзак — все покрылось толстой белой подушкой. Первый же порыв ветра пылью раздул ее в стороны, понес обратно вверх, бросил в лицо. Верхушки елей нагнулись все в одну сторону, от них пошел ровный шум.
— Димон! — прокричала Стеша. — Может, вернемся? Пока не поздно.
Димон остановился на минуту и оглянулся назад.
— Не-е… Назад еще дальше. Нам бы только поле проскочить, а там…
Они прошли еще сотню метров: просека кончилась. Дальше дорога шла через открытое место. Но никакой дороги в сущности уже не было. Еле заметная впадина еще некоторое время указывала им направление, потом и она растворилась среди сугробов.
— Лавруша-а-а! — крикнул Димон. — Правее забирай… На сопку-у!
— Ее не видна-а-а! — донеслось спереди. — Как в молоке…
Дальше они брели наугад.
Ветер со свистом налетал на них сбоку, давил, толкал, залеплял глаза снегом. Стеше иногда казалось, что на него, на этот ветер, можно облокотиться, как на стенку. Но стоило поддаться этому впечатлению, как он коварно менял направление, опора исчезала, и она чуть не падала. Лавруша тащился впереди, упрямо согнувшись, прокладывал лыжню. Не было видно ни сопки, ни полосы кустов, от которых следовало сворачивать, ни леса, оставшегося позади… Ничего. Казалось, будто от всего мира осталась лишь белая крутящаяся муть, и это уже навсегда.
— Стой! — завопил вдруг Киля. — Нашел! Сюда! Чуть не проехали. Вон — глядите.
Отворачивая лица от ветра, они столпились вокруг него, вгляделись в то место, куда он в возбуждении тыкал варежкой, и тут же испустили радостный вопль.
Колея!
Свежая тракторная колея, едва занесенная снегом! Они чуть не проскочили ее в темноте.
Киля, от радости забыв про больную ногу, привстал на своих «нартах» и, дергая то одного, то другого, с сияющими глазами принимал град похвал и новых прозвищ: тракторный следопыт, открыватель дорог, проводник на прицепе, одноногий спаситель.