Пурга
Шрифт:
Шли годы, а картинка за окнами его квартиры не менялась, оставаясь такой же бесцветной и холодной. Бандитские девяностые сменились нефтегазовыми нулевыми, денег на культуру стали подавать чуть больше, вернулись на работу сторож и смотрительницы, а картину «Купание в первом снегу» удалось реставрировать.
Чтобы хоть как-то «оживить» экспозицию, Михаил Геннадьевич по примеру Британского национального музея открыл у себя зал бытовой утвари семидесятых. Утварь собирал сам, где мог, благо некоторым она еще служила верой-правдой. Счеты, пишущие машинки, арифмометры, дисковые телефонные аппараты, утюги, логарифмические линейки. И даже сигареты «Stewardess» с портвейном «Розовый».
Появилась относительная хозяйственная самостоятельность. Шурупов сдал часть музея под книжный магазин, доходы же пускал на поддержание здания и экспозиции. Возродилась надежда на продолжение поисков обоза, если повезет со спонсором или филантропом, коих в силу цены на баррель заметно прибавилось. Для поддержания тонуса он стал обливаться по утрам холодной водой.
И, главное, теперь он не бухал в одиночку. Увидел как-то на здании бывшего дома пионеров рекламный плакат «Застолье по телефону». Заинтересовался. Позвонил. Представился псевдонимом. Саморезов Олег Иванович. Нарвался на гнусавого собутыльника с редким отчеством Арнольдыч. Неплохой оказался мужик. Поболтали, выпили, поспорили на политические темы. Еще выпили. Затронули искусство, коснулись женщин. Время пролетело незаметно. Через неделю позвонил снова. И вскоре стал постоянным клиентом. Требовал только Арнольдыча. Набивался на очную встречу, но не уговорил. Якобы у того инструкция. В конце месяца пришел телефонный счет. Можно было упасть в ножки спонсорам, но это дела не музейные, а личные. Нельзя нарушать кодекс чиновника. Продал дедушкин полевой бинокль. Все равно висел без дела. Больше с Арнольдычем не пил, но частенько поминал добрым словом.
Личная же жизнь оставалась перманентно-скучной. Случайные связи с приезжавшими в командировки научными сотрудницами или местными краеведками не радовали полноценными чувствами, а лишь слегка удовлетворяли плоть. Отважиться на серьезный роман Михаил Геннадьевич так и не смог. Увы, не все юноши превращаются в мужей, хоть и отпускают бороду.
На последний день рождения Кефир подарил ему спутниковый навигатор. Мол, подарок со смыслом — чтобы побыстрее найти спутницу жизни. Машины у именинника не было, и навигатор пылился без дела. Не в сортир же маршрут прокладывать.
Завел кошку, чтобы по вечерам было с кем разговаривать. Кошка оказалась вредной, разговаривать не желала, а обои ободрала капитально.
Месяц назад, скучая в кабинете, он залез в подаренный мэрией устаревший компьютер и набрел на какую-то социальную сеть. Зарегистрировался как Саморезов и набрал в поисковике фамилию Арины. Компьютер, погудев вентилятором, выдал положительный результат.
…Красота Арины так обманчива… Она опять изменила прическу. И перекрасилась в блондинку. А в остальном… Что ж он наделал? Как он мог променять ее на какой-то призрачный обоз… Он был бы сейчас счастливейшим из мужчин в этом бушующем мире…
Кроме анкетных данных и нескольких фото в курортной обстановке, на ее страничке ничего не имелось. Никаких сборищ по интересам, никаких душеизлияний. Попялившись с полчаса на облик далекой возлюбленной, он дрожащими от волнения пальцами набрал три слова:
«Привет. Как дела?»
Не
Она ответила на следующий день. Видимо, не сразу проверила свою страничку.
«Привет… Дела ничего. А вы кто?»
Был соблазн продолжить игру под псевдонимом. Поставить левое фото красавца-самца, выведать подноготную, а то и закрутить почтовый роман, договориться впоследствии о встрече. Только, что потом? Рано или поздно придется вместо аватара показать истинное лицо. Отношения, начинающиеся с обмана, обречены. Да и неинтеллигентно это как-то. Напишем правду. Но не всю.
— Это я.
Арина находилась на сайте. И почти сразу отозвалась.
— Миша?
Не исключено, она имела в виду другого Мишу. Не исключено, там вообще не Арина, а просто кто-то воспользовался ее данными. Но Шурупова в настоящую секунду это волновало меньше всего. Он разговаривал с ней.
— Да… Как ты догадалась?
— По интонации. Твое «как дела?» не замаскировать. И по «Саморезову». А как ты поживаешь?
— Прекрасно, — соврал он.
— Извини, я спешу. Спишемся позже.
Она не выходила на связь неделю. До полуночи Михаил Геннадьевич засиживался в рабочем кабинете у компьютера, объясняя сторожу Саше, что работает над диссертацией. А утром приходил чуть свет. А в среду даже остался ночевать, расположившись на стульях и укрывшись козлиным полушубком.
Наконец, не выдержал и напечатал для нее сообщение. Оно получилось длинным. Он рассказал, что так и не нашел клад, не завел семью, похоронил отца. Что работает в музее, что на новогодние каникулы к ним приедет с гастролями передвижная выставка импрессионистов. Затем выбрал приличное фото из периода затухающей молодости и вставил на свою страничку.
О том, что все эти годы она снилась ему, и что нет предела сожалению, он сообщать пока не стал. Надо дождаться, что расскажет о себе Арина.
И кто знает? Жизнь непредсказуема.
Арина ответила формальным «Я очень рада, что у тебя все хорошо». И ни слова не написала про свою жизнь.
Наверное, она все еще не простила его. Либо же у нее все хорошо, и нет смысла бередить былые раны.
Шурупов не представлял, как вести себя дальше. Если бы она хотела продолжения отношений, то как-нибудь намекнула бы. Типа, не хочешь ли приехать? Навязываться же в гости он не желал.
Но вдруг, когда он почти смирился с мыслью, что больше никогда не услышит ее и не увидит, получил странное письмо. Это было поздравление с наступающим католическим Рождеством. Скорей всего, Арине был нужен повод, если, конечно, за эти годы она не обратилась в католическую веру. После поздравления она приписала: «Единственная настоящая ошибка — не исправлять своих прошлых ошибок».
Она опять украла у кого-то цитату. Кажется, у Конфуция… Но это не суть. Что она хотела этим сказать?
А сказать она хотела одно: у Шурупова есть шанс! Значит, не все у нее распрекрасно, значит, терзается она… Значит… Она хочет увидеть его!
Ошалевший от такого намека Михаил Геннадьевич промчался по залам музея, обнял чучело медведя и затем прямо в пиджаке выскочил на холодную улицу. Ему хотелось орать от счастья и целовать каждого прохожего. Но он сумел удержаться — первый встречный шел в марлевой повязке и табличкой «Осторожно, брюшной тиф!»
Господи, зачем он терял столько лет? Почему он не написал ей раньше? Почему просто не позвонил?
Слякотная улица превратилась в тропический пляж, унылые прохожие — в танцующих весельчаков, смертоносные сосульки — в сверкающие гирлянды.