Пуритане. Легенда о Монтрозе
Шрифт:
— Вы живете поблизости? — спросил незнакомец. — Не приютите ли меня на ночь?
— Моя хижина возле дороги, около мили отсюда; но у меня поместили четырех слуг Велиала, {42} чтобы они себе на потеху грабили и разоряли меня, а все потому, что я не хотела слушать бессмысленные, бесконечные и бессвязные разглагольствования этого погрязшего в мирской суете Джона Халфтекста, {43} священника.
— Доброй ночи; вы славная женщина; благодарю за совет, — сказал незнакомец и тронул коня.
— Да будет над вами благословенье господне, — напутствовала его старуха, — да хранит вас всемогущий: он один властен
— Аминь! — произнес спутник Мортона. — Ибо разумение человеческое бессильно измыслить, где этой ночью я мог бы укрыть свою голову.
— Мне очень горестно видеть вас в столь затруднительном положении, — сказал Мортон, — и будь у меня свой собственный дом или какой-нибудь кров, который я мог бы назвать своим, полагаю, что я скорее рискнул бы навлечь на себя жестокую кару закона, чем оставил бы вас в этой крайности. Но мой дядя настолько боится штрафов и наказаний, предусмотренных законом для тех, кто поддерживает, принимает и поощряет враждебных правительству лиц, что строго-настрого запретил и мне, и всем своим слугам вступать с ними в какое-либо общение.
— Ничего другого я и не ждал, — сказал незнакомец, — и все же вы могли бы приютить меня без его ведома; какой-нибудь амбар, сеновал или сарай для телег — любое место, где я мог бы прилечь, было бы для меня с моей неприхотливостью скинией, убранной со всех сторон серебром, и жертвенником, сложенным из кедрового дерева.
— Уверяю вас, — сказал в замешательстве Мортон, — я не могу пригласить вас в Милнвуд без ведома и согласия дяди; и даже если бы я был в состоянии это сделать, то и тогда я бы не позволил себе навлекать на него, ничего не подозревающего, опасность, которой он больше всего страшится и от которой так старательно отгораживается.
— Ну что ж, — проговорил незнакомец, — в таком случае еще одно слово. Слыхали ли вы когда-нибудь от отца имя Джона Белфура Берли?
— Еще бы! Его давнего друга и товарища по оружию, спасшего ему жизнь, едва не отдав свою, в битве при Лонгмастонмуре? Часто, очень часто.
— Так вот, этот Белфур — я, — сказал спутник Мортона. — Вот дом твоего дяди; я вижу свет между деревьев. Тот, кто жаждет отмстить мне за кровь, гонится за мной по пятам, и смерть моя неизбежна, если ты не скроешь меня. А теперь, юноша, выбирай: бежать ли от отцовского друга, как тать в нощи, и тем самым обречь его мучительной смерти, от которой он спас когда-то твоего отца, или подвергнуть бренные блага дяди опасностям, которые грозят всякому, кто в наше развратное время подаст ломоть хлеба или глоток воды христианину, погибающему от голода или жажды.
Множество воспоминаний пронеслось в голове Мортона. Его отец, память о котором он чтил, как святыню, не раз говорил ему, чем он обязан этому человеку, и всегда сокрушался, что после длительной дружбы они расстались с некоторой неприязнью друг к другу; это произошло в то тяжелое время, когда все население Шотландского королевства разделилось на два враждующих стана — «резолюционистов» {44} и «протестующих»; после того как отец его умер на эшафоте, первые стали приверженцами Карла II, тогда как вторые склонялись к союзу с победоносными республиканцами. Неистовый фанатизм Берли связал его с партией «протестующих», и друзья разошлись, чтобы никогда больше не встретиться. Обо всем этом покойный полковник Мортон часто рассказывал сыну и всякий раз выражал при этом глубокое сожаление, что ему так и не удалось тем или иным способом отблагодарить Берли за помощь, которую тот неоднократно ему оказывал.
Колебаниям Мортона положил конец ночной ветерок, принесший издалека зловещие звуки литавр; с каждым мгновением они, казалось, становились все ближе, и это говорило о том, что в сторону наших путников направляется кавалерийский отряд.
—
Берли, с полным бесстрастием ожидавший решения Мортона, молча двинулся вслед за ним.
Дом Милнвуда, выстроенный отцом нынешнего владельца, был скромным жилищем, под стать самому поместью; к тому же со времени перехода в руки теперешнего хозяина он заметно пришел в упадок. Невдалеке от дома стояли хозяйственные постройки. Тут Мортон остановился.
— Мне придется ненадолго оставить вас в одиночестве, — прошептал он. — Нужно добыть вам постель.
— О, я не нуждаюсь в таких удобствах, — сказал Берли, — на протяжении последних тридцати лет эта голова чаще покоилась на кучке торфа или на валуне, чем на шерстяной или пуховой подушке. Глоток эля, кусок хлеба, молитва на ночь и вместо постели немного сухого сена — для меня то же самое, что для иных расписная опочивальня и княжеский стол.
В это мгновение Мортону пришло в голову, что, попытавшись провести беглеца внутрь дома, он подвергнет его дополнительной опасности быть обнаруженным; итак, пройдя в конюшню и разыскав оставленные для него трут и огниво, он высек огонь и, привязав обоих коней, проводил Берли к деревянной лежанке, поставленной на сеновале, наполовину заполненном сеном; раньше здесь спал поденщик, пока дядюшка в припадке скупости, возраставшей в нем день ото дня, его не уволил. Покидая своего случайного гостя в этом нежилом помещении, Мортон посоветовал ему заслонить свет таким образом, чтобы в окне не было видно, и вышел, с тем чтобы вскоре вернуться с провизией, какую ему удастся раздобыть в столь позднее время. В последнем, однако, он совсем не был уверен, так как возможность достать даже самую простую еду всецело зависела от настроения, в каком он найдет единственное лицо, пользовавшееся доверием дяди, — его старую домоправительницу. Если она уже улеглась, что было вполне вероятно, или в плохом настроении, что столь же вероятно, успех его предприятия был по меньшей мере сомнителен.
Кляня в душе гнусную скаредность, проникшую во все поры хозяйства старого Милнвуда, он, как обычно, постучал в запертую на засов дверь, через которую попадал домой, когда ему случалось задерживаться позже того весьма раннего часа, когда в поместье гасили огни. Он стучал робко, нерешительно, словно сознавал за собою вину; казалось, что он скорее взывает, чем настаивает на внимании. Мортону пришлось постучать еще и еще, прежде чем домоправительница, сердито ворча, так как ей пришлось выбраться из теплого местечка у печки в прихожей, с головою, повязанной клетчатым шейным платком, чтобы уберечься от холодного воздуха, прошлепала по каменным плитам и, повторив предусмотрительно несколько раз свое: «Кто там так поздно?» — отодвинула засовы, отомкнула замки и опасливо приоткрыла дверь.
— Вот это и впрямь подходящее время, мистер Генри, — сказала она тем властным и вызывающим тоном, какой свойствен любимым и избалованным слугам, — глухая ночь на дворе и пора в самый раз, чтобы нарушать покой мирного дома и не давать утомленным людям, ожидающим вас, лечь наконец в постель. Ваш дядюшка знай себе посапывает носом уже часика три, Робина одолел ревматизм, и он лежит пластом у себя на кровати. И я должна сидеть одна-одинешенька, как бы ни душил меня кашель.
Тут она кашлянула разок-другой в доказательство неслыханных мук, которые ей пришлось вытерпеть.