Пурпур и яд
Шрифт:
Явись ко мне, божественный Орфей,
И расшатай своей формингой стены.
ТЕЛАМОН
Маленький городок на тирренском побережье Италии носил имя одного из участников похода Аргонавтов. Это было предметом давней гордости теламонцев. Они вспоминали и о том, что когда-то их город был портом Козы и чеканил свою собственную монету. Случайным посетителям они показывали каменные гробницы, где покоились их предки, и место знаменитой битвы римлян с галлами.
Все это было в далеком прошлом. А настоящее казалось
Выбирая место для высадки своего небольшого отряда, Марий вспомнил о Теламоне. Городок устраивал его, так как дальше других этрусских портов находился от Остии, где стояли корабли верного Сулле консула Октавия, В Теламоне Марий рассчитывал набрать войско, необходимое для захвата Рима.
Едва трирема причалила к молу, как к ней подошла группа людей. Ее возглавлял толстяк в расшитой тоге и позолоченных сандалиях. Судя по всему, он был главным магистратом этого городка. Осталось загадкой, как он узнал в старике, одетом в грязную тогу, не стриженном со дня изгнания, Мария. И еще удивительней было то, что у него оказалась подготовленной приветственная речь.
— Спустись на землю нашего славного города, скиталец! — произнес толстяк, вздымая пальцы, унизанные перстнями. — Здесь ты найдешь людей, умеющих ценить доблесть. Мои предки, тиррены, сами скитальцы, всегда покровительствовали беглецам. Вспомни, о великий муж, кто прислал предводителю тевкров Энею корабли? Лукумоны! С их помощью прародитель укрепился в земле латинов, а его потомки Ромул и Рем построили на берегу древней Альбуллы новую Трою. Эней к нам приплыл из Ливии знойной. Город Дидоны оставил и ты, дерзновенный потомок Энея, чтоб на латинов земле заново Рим основать. Мы, расены, готовы отдать тебе все, что имеем.
— Что ты имеешь? — перебил Марий речь, уже звучавшую как стихи.
Марий не любил славословий. А это было ему к тому же непонятным. В то время, как его сверстники зубрила вирши, воспевавшие подвиги Энея, он ходил за плугом. Когда они обучались ораторскому искусству у греков, он гонялся по всей Африке за неуловимым Югуртой. Война с кимврами и тевтонами заменила ему Академию и Ликей.
— Что ты имеешь? — повторил Марий резко.
Оратор растерялся. Его перебили на самом патетическом месте.
— Я спрашиваю: где твои доблестные этруски? Не они ли жмутся за твоей спиной? Или ты думаешь, что я могу составить легион из теней твоих луканов?
— Лукумонов, — робко поправил этруск.
— Пусть лукумонов, — продолжал Марий. — Все равно мне нужны крепкие и сильные юноши. Я обучу их сражаться. Я…
Марий услышал стук копыт. Обернувшись, он увидел всадника, скачущего во весь опор. Лица его еще нельзя было разглядеть, но черная повязка, закрывавшая правый глаз, не оставляла сомнений: это Серторий.
Спешившись, воин кинулся в объятия к Марию.
— Мог ли я надеяться! — молвил Марий растроганно. — Тут мне
— А я могу предложить тебе только самого себя, — сказал воин. На его высоком лбу сбежались морщины, придавая лицу растерянное выражение.
— Ты — Серторий! — воскликнул Марий, прикасаясь к его широкому плечу. — Тебя еще в юности называли сабинским львом. Помнишь свою разведку к тевтонам?
Улыбка осветила открытое лицо Сертория. Ему было приятно, что полководец не забыл этого эпизода.
— Тогда у тебя было шесть легионов, — сказал Серторий.
— Солдаты найдутся! — воскликнул Марий. — Вот этот любезный человек готов мне помочь.
Он подозвал толстого этруска.
— К утру доставь в город три тысячи молодых рабов.
— Но… — возразил этруск.
— Выполнять! — крикнул Марий, выпрямившись. Теперь он не напоминал ворчливого старца. Это был полководец, шесть раз консул, победитель кимвров и тевтонов.
Этруск, видевший воинский строй лишь издали, не был обучен командам. Все же он прижал локти к бедрам и опустил ладони с короткими пальцами. В его круглых глазах застыл ужас.
— Иди! — приказал полководец.
Этруск обернулся и зашагал, семеня толстыми ножками.
— Вот ты и приобрел воинов! — рассмеялся Серторий. — И легче, чем другие.
— Что ты хочешь сказать?
— В Капуе Цинна сложил свои фасции и выступил перед воинами, чтобы объяснить им свое бегство из Рима. Поднялся шум. Тогда Цинна сбежал с кафедры и бросился на землю. Он лежал до тех пор, пока командиры не привели свои отряды к присяге.
— Каждый добывает воинов как умеет, — сказал Марий сухо. — Но, по мне, лучше иметь воинами рабов, чем быть рабом у своих воинов.
ОСАДА
Пятый месяц стоят римляне под стенами Афин. Отгороженный от всего мира великий город умирал голодной смертью. Перебежчики сообщали, что медимн пшеницы стоит тысячу драхм, что люди питаются девичьей ромашкой, растущей вокруг акрополя, варят шкуры. В храмах богов потухли светильники — иссякло масло. По поведению защитников стен, однако, не чувствовалось, что они испытывают какие-либо затруднения. Они так же деятельны. По-прежнему они осыпают осаждающих, и в особенности их полководцев, бранью и насмешками.
— Дружок Никополы! Дружок Никополы! — вопили крикуны со стен, примыкавших к башням Дипилонских ворот.
Никопола, женщина не слишком порядочного поведения, оставила Сулле состояние.
Солдаты между собой называли ворота Никополькими.
На участке близ Элевсинских ворот мишенью насмешек стала внешность Суллы.
Выйдя на стену, афиняне кричали хорошо поставленными голосами:
— Эй, Сулла, смоквы плод багровый, чуть мукой присыпанный!
Сулла обращал внимание на брань не более, чем охотник на кваканье лягушек. Его пугали вести из Рима. Консул Корнелий Цинна, давший ему на Капитолии торжественную клятву в верности, покинул Рим и набирает воинов среди недовольных италиков. Марий высадился в Теламоне.