Пурпурная лилия
Шрифт:
Сабрина, не подозревая ничего плохого, сказала:
— Ой, сеньор Мартин, это не простая перепелка! Она знает сеньора Бретта и меня!
Лицо Мартина ничего не выражало, однако Бретт, внимательно посмотрев на него, спросил:
— Ты ведь не будешь трогать гнездо? Не будешь?
Мартин неохотно ответил на взгляд брата.
— Не буду, конечно… На что мне гнездо? На этом разговор закончился, но Бретт еще несколько дней не сводил с Мартина глаз. опасаясь, как бы тот чего не натворил. Постепенно он успокоился, потому что Мартин вроде бы решил, что связываться с перепелкой
Но однажды птички не оказалось в гнезде. Бретт не подумал ничего плохого. Он был уверен, что перепелка отправилась добывать еду, поэтому спокойно направился обратно к дому, не сомневаясь, что Сабрина идет следом за ним.
Однако Сабрина, которую все утро мучили всякие предчувствия, решила, что наконец-то вылупились птенцы, и задержалась возле гнезда, даже подошла к нему поближе. Она действительно разглядела скорлупу и захлопала в ладоши от радости, нетерпеливо оглядывая траву вокруг, зная, что ее перепелка не уйдет, не пристроив малышей. Она уже открыла было рог, чтобы позвать Бретта, но тут увидела зловещую тень неподалеку. Мокасиновая змея. По ее раздувшемуся туловищу Сабрина сразу поняла злую судьбу перепелки и ее детей.
У Сабрины потемнело в глазах. Вспомнив, как перепелка поджидала ее каждое утро, она вскрикнула и, схватив подвернувшуюся под руку дубовую ветку, бросилась на змею.
Бретт услышал ее крик и немедленно вернулся к гнезду. Вся в слезах, Сабрина яростно хлестала по земле дубовой веткой.
Змея была мертвой задолго до того, как Бретту удалось разжать Сабрине руку. Она зло всхлипывала и не утирала слез, катившихся у нее по щекам. Глаза гневно сверкали. Наконец она отпустила ветку и уткнулась Бретту в грудь.
— Она ее съела!
— Знаю, дорогая, знаю. Такое случается в лесу.
Прижав к себе худенькое тельце, он долго шептал ей ласковые слова, которые только знал.
Сабрина крепко сжимала руками его шею, спрятав лицо у него под подбородком, но неожиданно она гневно откинула голову и страстно выдохнула:
— Нет, такого не должно быть! Только не с моей перепелкой!
Бретт посмотрел в ее запрокинутое лицо, намереваясь сказать что-нибудь утешительное, но слова застряли у него на языке при виде блестящих от слез и злости глаз и припухших губ всего в нескольких дюймах от его собственных. Нежность переполнила его.»
Неожиданно захваченный чувством, которое никак нельзя было испытывать к семилетней девочке, он отодвинул ее на спасительные несколько футов. Стараясь ничем не выдать себя, он, задыхаясь, проговорил:
— Не должно, малышка, но бывает. Ты должна понять, что природа не всегда добрая. Жизнь может быть и жестокой. — С горечью отвергая то чувство, которое чуть было не захлестнуло его, он повторил:
— Жизнь — жестокая штука… Не всегда получается, как тебе хочется.
Смерть перепелки словно разрушила установившееся было между ними согласие. Бретт стал избегать Сабрину. Он винил себя в чувстве, которое испытал к ней, и убеждал себя в том, что оно всего лишь лишнее доказательство женского коварства.
Сабрина горевала, вновь отвергнутая своим идолом. Ее и сердило и мучило то, что она якобы нанесла
После несчастья с перепелкой произошло еще одно событие. Через два дня после случая со змеей Бретт, спрыгивая с коня, услыхал, как один из конюхов ругал Мартина. Мартин, правда, видел Бретта, и это было заметно по взглядам, которые он бросал на него исподтишка, но Джем не подозревал о его присутствии.
— Вы уже избавились от змеи? Ладно уж, когда вы ставите силки, но, черт меня подери, если я позволю вам держать змей рядом с конюшней! Да еще не какую-нибудь, а мокасиновую! Держите ее при себе! Если вы ее еще не отпустили и не убили, чтоб завтра духу ее здесь не было!
В глазах Бретта сверкнул опасный огонек.
— Да ну же. Джем, не стоит его больше ругать, — ласково проговорил он. — Я уверен, что он уже избавился от нее, правда, Мартин? Два дня назад.
Мартин судорожно глотнул слюну и, не поворачиваясь, спиной двинулся к выходу. Однако не успел он выйти за дверь, как Бретт с яростью накинулся на него, и в ближайшие дни на опухшее и посиневшее лицо Мартина было страшно смотреть.
София и Хью вернулись из Нового Орлеана за день до восемнадцатилетия Бретта. О том, что они прекрасно поладили друг с другом, говорила застенчивая улыбка Софии и нежность в глазах Хью.
Когда утихли первые восторги, София заметила отчуждение между Бреттом и Сабриной и на другое утро спросила Елену:
— Ради всего святого, что случилось между Твоей дочерью и моим пасынком? Она его обидела?
Елена недоуменно пожала плечами.
— Не знаю, но я бы с удовольствием надрала ему уши! Надо же так поступить! То не отпускать ее от себя ни на шаг, то обходить за версту, словно она прокаженная! Мужчины! Наверно, я никогда их не пойму!
В тот же день привезли для Бретта подарок, и вся семья собралась в конюшне полюбоваться на двухлетнего гнедого жеребца, сильного и умного, которого Бретт должен был сам назвать и сам обучить.
Заглядевшись на полудикое животное, которое фыркало и било копытом, Сабрина на минуту забыла о размолвке с Бреттом. Это был чистокровный арабский жеребец с маленькой, надменно вздернутой головой и длинными стройными ногами. Он словно заворожил Сабрину.
Забыв обо всем на свете, она смотрела, как на солнце пылала огнем его шкура и, пораженная в самое сердце великолепным зрелищем, прошептала:
— Ох, сеньор Бретт! Он такой очаровательный!
Бретт был в восторге от подарка и уже готов был отказаться от своего решения, когда, усмехаясь, наклонился к ней и насмешливо пробормотал:
— Красивый, Сабрина, красивый. Настоящие мужчины не могут быть очаровательными.
Сабрина улыбнулась ему в ответ и, наморщив свой чуть вздернутый носик, резко ответила:
— Он не просто красивый. Он очаровательный. Посмотрите, как солнце отражается от его шкуры. Он просто огонь. Огонь! — Она неожиданно посерьезнела. — Назовите его Огонь, потому что он в самом деле огненный конь.