Пушка 'Братство'
Шрифт:
При сквознячке воздух в нашем тупике довольно сносный; еще мгновение, и потянет хмельным духом ночи, и прогонит запахи типографской краски, дерева, металла, кожи, вина, табака, румян, блевотины, мочи, постельного пота, a то и просто крови. Что-то грохочет по камням мостовой. Это работяга Леон, прислуга за все в "Пляши Нога", выкатывает пустые бочки. На заре их незамедлительно заменят полными. Из низенькой трактирной залы уже доносятся голоса, предвещая ссоры, a потом и драки.
Сразу же, как мы поселились в тупике, мне тоже пришлось подраться. Наши деревенские зуботычины
Встревоженный необычным ржанием Бижу, я как сумасшедший выскакиваю из дому: беднягу со всех сторон облепила детворa. B два счета я раскидываю шалунов. Один из этих малолетних злодеев начинает вопить во всю глотку, другие вторят, из окон высовываются мамаши... Все это в течение одной секунды... Вдруг кто-то хватает меня за волосы, я оборачиваюсь и тут же получаю ногой в пах, другой удар под вздох, еще один по шее.
Уткнувшись лицом в кучу лошадиного навоза, я совсем захожусь от злости. У нас в Рони противники, стоя носом к носу, сначала костят друг друга на все лады, хлопают по плечу, правда, с каждым разом все сильнее. За это время успевают собраться дружки, чтобы удержать или развести дерущихся, если они прибегнут к недозволенным методам.
Пока я выбираюсь из-под брюха Бижу, злоба все растет. Я вроде разум потерял. Слышен смех, радостные крики, в окнах гогочут взрослые, a ребята, обступив какого-то долговязого парня, сбившего меня с ног, поздравляют его с победой, скачут от восторга,' a Марта шлепает его по плечу.
У меня не хватило терпения подняться с земли. Я вцепился в ноги ихнего героя, повалил его на землю, перевернул, поставил колено ему на грудь, запустил все десять пальцев в его длинные прямые волосы и как начал колотить его башкой о мостовую!.. Сапожник, кузнец и парикмахеp еле вырвали его из моих рук.
Hy и история поднялась бы y нас в Рони! Непременно вызвали бы жандармов!
A здесь хоть бы что. Просто я выдержал вступительный экзамен. Марта взяла меня под руку. A тот долговязый, извест-ный под кличкой Пружинный Чуб,-- теперь он мой друг.
Все относятся к Бижу с почтением.
Ночь, настоящая ночь, когда теряешь голову, душу или кошелек! B такой беспорочной темноте рождаются или умирают, ночь начинается криком новорожденных и хрипением умирающих. Писк в соседней мансарде извещает нас, что проснулась крошка Мелани, моя двоюродная сестренка, родившаяся 20 июля нынешнего года, уже после отъезда ee отца, дяди Фердинана, на войну.
Когда в 1860 году брат папы, Фердинан Растель, вступил на парижскую мостовую, ему было ровно двадцать. Он познакомился с Альбертой Рашевской, она была значительно старше его, и y нее уже был пятилетний сынишка по имени Жюль. Помню, как сейчас, удивление и ужас моих родителей, когда до них дошла весть, что дядя, не прожив
в Париже и трех месяцев, успел сочетаться законным браком.
B Дозорном тупике и за его пределами, чуть ли не по всему Бельвилю тетя Альберта известна всем и каждому под кличкой Tpусеттка.
Пятница, 19 августа 1870 года.
Одну из проблем Предку удалось разрешить
Не то чтобы в Рони нам всегда жилось легко, но зато мы были дома, в своей семье. Вечерами, когда тетка возвращается с работы, мы едим все вместе в мансарде, она же кухня, где мы с Предком спим. Наша хозяйка ни разу не обратилась к старику, даже смотрит куда-то поверх его славной мохнатой физиоiюмии, обросшей седой щетиной. Bo время этих унылых трапез разговор без передышки вертится вокруг того, что каждый обязан вносить свою посильную лепту -- кстати сказать, до сих пор мы питаемся только теми продуктами, что привезли с собой из Рони,-- вокруг того, что сейчас пустуют десятки квартир, так как трусы, a может быть, просто кто похитрее смотались из Парижа, так что без особых хлопот можно было бы при желании...
A сегодня тетка нам заявила:
– - Завтра приезжает мой сын 5Кюль с одним своим приятелем. Тот постарше его года на три. Славный парень... Должна я их куда-то поместить или нет?
Мы сидели на кроватях -- на одной Предок с мамой, на другой я с теткой,-- тарелки держали на весу и толкались коленками, до того нам тесно. Старик не спускал глаз с раскрасневшегося лица тетки, a она брюзжала:
– - Конечно, я вас вот так сразу на улицу не выброшу... Она Предка ненавидела, я это чувствовал. Ho сколько ни ломал я голову, не мог догадаться за что.
– - Пусть хоть кто-нибудь один уедет,-- цедила тетка сквозь зубы,-только один, и то легче будет. Положение не из веселых, вы сами в этом не сегодня-завтра убедитесь. Придется хочешь не хочешь...
Предок отдает тарелку маме. Тетка берет мою. Старик подбирает крошки, рассыпавшиеся y него по животу и коленям, подбирает не слеша, аккуратно, щепотью, a женщины тем временем уходят в соседнюю мансарду.
– - Иди-ка сюда, сынок. Он закрывает двери.
Мы стоим рядом, я смотрю на него. Я выше его на голову.
– - Поди приведи маму.
Сколько ему лет? Семьдесят? A может, и меньше. Теперь, когда он выпрямил стан, он просто сила, сила без возраста.
Когда мама пришла, он скомандовал:
– - Мать пусть встанет на верхy лестницы, a ты, сынок, в коридоре стой. Что бы вы ни услышали, что бы ни произошло, никого сюда не пускайте.
Он указал на вторую мансарду, где под зяобной рукой гремела посуда.
Предок подождал, пока мама займет свои пост, затем открыл дверь второй мансарды и не спеша затворил ee за собой. Мгновение тишины, и вдруг пронзительный крик. Крик не ужаса, не боли, a, скореe всего, удивления. И сразу перекушенный стон, но его заглушает довольное ворчание набившего свою утробу хищника.
Время для нас с мамой в этом темном вонючем коридоре тянется бесконечно долго.
– - Флоран!
Тетя поправляет сбитый на сторону шиньон. При свете огарка блестит ee розоватая кожа. Вдоль тонкого длинного носа стекает слеза. Она протягивает мне свои кошелек:
– - Беги скореe, Фло, к Бальфису и возьми нам на вечер четыре бифштекса, только смотри, чтобы были побольше, с дедов кулак!
Сидя на постели, Предок раскуривает трубочку.
Вечер.
Сейчас под нашей мансардой идет митинг.