Пушка Ньютона. Исчисление ангелов .Дилогия (первые две книги серии)

Киз Грегори

– Я… – Она беспомощно обернулась, слышат ли Фацио и Густав этот разговор. Они оба удивленно смотрели на нее.

– Конечно, вы можете ехать, – ласково произнес Фацио.

Адриана бросила взгляд на заветный лист с формулой.

– Вначале я должна кое-что закончить, это всего несколько минут. Не будете ли вы так любезны подождать?

С этими словами Адриана вернулась к эфирографу, вновь завела его и с нетерпением принялась ждать, когда сообщение будет дописано до конца.

Подходя к карете,

Адриана различила, что там уже кто-то сидит; ей навстречу из кареты вышел мужчина. Пока он, сняв шляпу, раскланивался перед ней, она без труда узнала его.

– Мадемуазель де Моншеврой, – произнес он, – я безгранично счастлив видеть вас.

– И я рада видеть вас, господин министр, – отвечала Адриана, хотя на самом деле боялась Жана-Батиста Кольбера, маркиза де Торси и королевского министра иностранных дел. Торси было немного за пятьдесят, но он хорошо сохранился. Тяжелые, почти квадратные скулы уберегли его лицо от старческой дряблости, а осанке мог позавидовать молодой мушкетер. Только глаза и уголки губ выдавали настоящий возраст и груз ответственности, который нес маркиз. Как большинство придворных, маркиз имел очаровательный фасад, но за его улыбкой скрывались зубы дракона, а взгляд темно-карих глаз имел такую же смертельную силу, как взгляд Горгоны.

Но сейчас Торси демонстрировал безукоризненную галантность: поцеловав Адриане руку, он помог ей сесть в карету, удобно расположиться там и только после этого занял место рядом с ней.

– Совершенно случайно я оказался в Париже как раз в тот момент, когда король послал за вами карету, – пояснил Торси, – и я позволил себе такую роскошь, как сопровождать вас до Версаля.

Адриана опустила глаза, она пыталась представить, что бы ответила Ментенон.

– Вы так любезны. – Из всего арсенала светских любезностей ее воображение выбрало самую традиционную и даже банальную фразу.

За окном кареты проплывали темные и печальные улицы Парижа, их освещал лишь слабый свет алхимического фонаря королевской кареты. Возникали лица, выхваченные желтым светом из темноты. Прохожие смотрели на проезжающую карету, узнавали в ней королевскую, и лица их отражали самые разные чувства. Одни – голодные и обездоленные – встречали королевскую карету откровенно враждебно, другие, их было большинство, – со сдержанным недовольством, но иногда свет озарял в темноте и благоговейно застывшие лица. В общем Париж относился к королю c терпением сидящей на яйцах квочки. Ни для кого не было секретом, что Людовик отказывается признавать существование этого огромного города. Недовольство горожан породила война, которая продолжалась вот уже несколько десятилетий. Даже эра расцвета науки не могла спасти их от голода и страданий. Все эти невзгоды не обошли стороной и Адриану; хотя ее семья и принадлежала к знатному роду, но также осталась без средств, и в детстве Адриане не раз приходилось ложиться спать на голодный желудок. Спасение пришло только благодаря мадам де Ментенон и королю, они удовлетворили просьбу ее семьи, и Адриану в возрасте семи лет приняли в Сен-Сир. Туда принимали девочек из обедневших дворянских семей.

Почти весь Париж обеднел, но не все принадлежали к дворянскому сословию. И это лишало людей даже призрачной надежды получить в жизни хоть что-то. Утрата надежды казалась Адриане опасным состоянием человека, и

она считала неприятие королем Парижа большой ошибкой. Если бы Людовик жил в Париже, он бы видел истинную Францию, но, укрывшись в Версале, он видел лишь самого себя.

– Как мадемуазель находит Академию наук? – спросил Торси.

– Академия приносит немалое удовольствие, – ответила Адриана. – Ко мне прекрасно относятся, у меня увлекательная служба. И, должна признаться, остается много времени для любимого дела.

– Что это у вас за любимое дело, моя дорогая? – Улыбка дрогнула на губах Торси. Он прикрыл глаза, будто ожидал услышать от нее сущую безделицу, не представляющую для него никакого интереса.

– Музыка, – ответила Адриана, – и литература. Я намерена когда-нибудь написать историю Академии.

– Как интересно, – воскликнул Торси, – и как похвально. Тогда вам должно быть известно, что именно мой дядя способствовал учреждению Академии.

– Да, конечно, – подтвердила Адриана, – как же это можно не знать.

– Вы чрезвычайно любезны. – Маркиз повернулся и посмотрел на нее. – А знаете ли, – продолжал он все тем же учтивым тоном, – когда Академия открылась, в нее было принято двенадцать женщин.

«Ну конечно знаю», – подумала с горечью Адриана, но вслух ответила:

– Неужели? – Она надеялась, что удивление удалось ей хорошо.

Маркиз улыбнулся.

– Были другие времена, – сказал он. – Мой дядя считал, что женщины ни в коей мере не глупее мужчин. Он верил, что они способны овладеть научными знаниями. Но, к сожалению, ни одна из двенадцати женщин не оправдала своего избрания в Академию. С тех пор женщин в Академию не принимают. Но, как я уже сказал, во времена моего дяди думали и поступали иначе.

– Должно быть, – согласилась Адриана, ослепляя его улыбкой. – Я никогда не могла до конца понять, действительно ли женщины могут заниматься такими вещами, как наука. Кажется, это не совсем женское предназначение.

– О, сколь многие бы с вами не согласились, моя дорогая. Честно говоря, меня всегда удивляло, почему вы предпочли место в королевской библиотеке, а не остались монахиней в Сен-Сире. Вернее будет спросить, как вы смогли получить место в королевской библиотеке?

Сердце у Адрианы сжалось: «Что такого предосудительного Торси может знать обо мне?»

Карета съехала с булыжной мостовой на проселочную дорогу, и тяжелое дыхание города сменилось ароматной и сочной зеленой свежестью.

– Я не знаю, монсеньер, – ответила Адриана. – Я рассказывала королеве о том, что меня интересует, и она решила устроить меня в библиотеку.

– О да, ваши интересы. Я с трудом верю, что королева их одобряла. Мадам де Ментенон не отличалась любовью ни к наукам, ни к порокам.

– Но я говорила ее величеству, что наука меня не интересует, – защищалась Адриана.

– Да, и я допускаю, что она вам поверила точно так же, как это делаю я сейчас, – иронично заметил Торси. – Вы должны понимать, мадемуазель, что меня ни в малейшей степени не заботят ни ваши интересы, ни ваши занятия, но только до той поры, пока они не представляют опасности для короля.

Адриану поразила быстрота, с какой любезность Торси превратилась в гнев.

– Маркиз, – спокойно сказала она, – я уверяю вас, что мне совершенно не понятно, на что вы намекаете.