Пушки и колокола
Шрифт:
– Коришь, что ль?
– Пусть и так, – усмехнулся в ответ преподаватель.
– «Не суди», сказано ведь. Не слыхивал, что ль?
– А пуще того: щепку в глазу другого выискивать, в своем бревна не замечая, – огрызнулся трудовик. – Я, хоть и в грех впадаю, да все одно – не в смертный.
– Твоя правда, – чуть подумав, отвечал наконец сурожанин. – Спать давай, что ль. Завтра и день будет.
Решив так, разошлись по лавкам да, о своем каждый думая, в хрупкое и беспокойное забытье погрузились.
А утром, еще светать даже и не начало, снова поднялись да по саням расселись. Распрощавшись с последней на пути ямой,
Гостей ждали. На последней остановке гонца вперед отправили известить о скором визите, так что, когда приблизились к поселению, их вышли встречать сам хозяин и князь Дмитрий Донской.
104
Князь Иван Васильевич – князь Вяземского удела, вплоть до перехода его в состав Литовского княжества.
– Тятька! – завидев отца, приветствовал того Василий Дмитриевич.
– Ну-ка! Покажись! – сдержанно, по-княжески, приветствовал сына Великий князь Московский. – Ух, заматерел! – хлопнув отрока по плечам, тот зашелся в зычном хохоте, впрочем, тут же перешедшем в натужный кашель такой силы, что муж аж согнулся.
– Что с тобой, тятька? – бросился к отцу отрок.
– А ну, пустите, – переполошившись, тут же подбежал Николай Сергеевич, но князь жестом отогнал его прочь.
– Сам! Подите! – сплюнув мокроту, выдавил он, постепенно приходя в себя. – Чего на улице стоять?! Добро пожаловать! С благословения Ивана Васильевича, уж и столы накрыты, да и баня топится. Отужинаете, да тут и время попариться подойдет, – вновь закашлявшись, закончил он. – Князю Вяземскому благодарность, гости дорогие, воздайте, да – к столу, – жестом пригласил он вновь прибывших внутрь опоясавшего поселение тына.
Вязьма разительно отличалась от Москвы. По меркам Булыцкого – крохотная такая деревенька, напрочь лишенная суеты и ставших уже привычными диковин. Ни тебе печных труб, ни «кузовков», ни даже и намека на домны плавильные. Про валенки здесь никто, кроме гостей из Москвы, и не слыхивал, а потому щеголявшие в добротных обувках приезжие мужи вызывали неподдельный интерес со стороны горожан.
– Худо, князь, тебе? – улучив момент, поинтересовался Булыцкий. – Травы при мне, слава Богу. Отвару сделаю…
– Поди! – грубо прервал того Дмитрий Иванович, и только сейчас приметил преподаватель, что рядом с мужем, непрестанно жестикулируя, семенит Фрол пустоглазый. То и дело оборачиваясь да взгляды недобрые в сторону пенсионера бросая, он с утроенной энергией принимался что-то там рассказывать Великому князю Московскому, отчего тот, напрягшись да всем телом вперед подавшись, то и дело головой встряхивал, словно бы отказываясь верить. Чувствуя приближение беды, Булыцкий притерся поближе, при первом удобном моменте вклиниться готовясь. Впрочем, такая возможность представилась пожилому человеку еще не скоро. Уже когда гости, утомленные длительным путешествием да трапезой разморенные в баню отправились, Булыцкий решительно подошел к осевшему на лавке князю.
– А, ты? – кивнул, указывая на лавку перед собой, князь. – Подите! – кивком указав на дверь, отослал тенями следовавших за пришельцем
– Не сдюжил… Сера нужна, а без нее – никак, хоть бы и селитра была. Где взять – не ведаю.
– Историю переиначил, что и сам не ведаешь, куда теперь кривая выводит. Волю княжью не выполняешь, перечишь. Так и что прикажешь с тобою делать? Сразу в поруб или слово дать?
– Да сразу давай. Чего там? – устало отвечал преподаватель. – А лучше – голову с плеч. Прямо сейчас. Желаешь, меч поднесу?!
– Чего это вдруг смирный такой стал, а? Не буянишь чего?! Не кричишь, – сверля взглядом собеседника, угрожающе прошептал Дмитрий Донской.
– А умаялся потому как, – раздраженно бросил в ответ Николай Сергеевич. – Опротивело все! Хочешь как лепше, а тебе в ответ – поруб да поруб!
– Слыхивал, мож: от добра добра не ищут, – угрожающе-спокойно продолжал правитель.
– А и не ищу! – неожиданно дерзко даже для самого себя бросил в ответ Булыцкий. – Дело молча свое делаю и не спрашиваю ничего в ответ!
– Дело, говоришь, свое!!! – сорвавшись, проорал Дмитрий Иванович, но тут же согнулся, давя очередной приступ кашля. – Да уйди ты!!! – оттолкнул он бросившегося на помощь пенсионера. – Кто мне Ваську не сгубил чуть, – сквозь кашель прохрипел Донской, – на озере Плещеевом с лодьями своими окаянными?!! – Не в силах говорить более, муж снова зашелся в натужном кашле, однако в этот раз пришелец остался безучастным. Более того, подойдя вплотную к задыхающемуся в приступе правителю, тот вдруг проорал в ответ.
– Я!!! Я страсть к мореходству привил! Я!!! Я за лодьи быстроходные радею!!! Я люд рукастый собрал вокруг!!! Я!!! И лодьей той управлять научил – мой человек!!! Про науки военные тоже я поведал! И металл лить научил, и пушек дал, и пользоваться научил! Я! Я! Я – все, окаянный! Есть грех! И народу тьму к делу пристроил да с голоду подохнуть не дал! А еще я бумагу делать научил! Теперь у латинянских купцов и закупать не надобно, да свою и – в книги, и – в летописи!!! А еще пилораму тебе сладил! Так, чтобы не топорами тесать бревна да пилить!! И Некомата, – прооравшись, разом сдулся он, без сил опустившись на лавку, – я простил. Милован там еще, на причале, живота лишить хотел его, да я отговорил. Я его в Троицкий монастырь привез. Я его с собой взял. Ибо Бог прощать велел да зла не держать.
– Выйдет толк из Васьки-то? – откашлявшись да отдышавшись, поинтересовался вдруг Донской, словно и не было перепалки.
– А то – как сам решишь, так и будет.
– А ты чего?
– А я – в поруб.
– Напраслины не городи! – сдавливая очередной приступ, выдохнул Дмитрий Иванович. – Чугунками, бумагой да сукном твоим уже почитай на шестьсот рублей уторговали! В порубе, если и место кому, так то – Бреху [105] , но не тебе!
– Коли ему, так и мне заодно, – холодно отвечал пришелец. – Я его вопреки воле твоей простил да трогать запретил. Значит, мне и ответ держать. А пуще: мне да Фролу.
105
Наиболее часто встречающееся в источниках прозвище Некомата Сурожского – Некомат-Брех.