Пушкин (1-е издание)
Шрифт:
Пушкина навестил в лицее и другой корифей новейшей поэзии – Жуковский. «Я сделал еще приятное знакомство, – писал автор «Светланы» Вяземскому 19 сентября 1815 года, – с нашим молодым чудотворцем Пушкиным. Я был у него на минуту в Сарском Селе. Милое, живое творение! Он мне обрадовался и крепко прижал руку мою к сердцу. Это надежда нашей словесности… Нам всем надобно соединиться, чтобы помочь вырасти этому будущему гиганту, который всех нас перерастет». Через год в известном посвящении «К Жуковскому» Пушкин вспомнил и выразил значение для него этой дружеской и творческой встречи:
Могу ль забыть я час, когда перед тобойБезмолвный я стоял, и молнийнойВ июне 1816 года в лицей приехал старый вельможа и видный поэт Юрий Нелединский-Мелецкий, автор знаменитой песни «Выйду ль я на реченьку». Он получил во дворце повеление написать кантату в честь бракосочетания великой княжны Анны Павловны с принцем Вильгельмом Оранским. Но престарелый лирик, не рассчитывая на свои силы, обратился за помощью к Карамзину, который и направил его в лицей к племяннику Василия Львовича.
Поэт-лицеист искренне любил стихи Нелединского, который считался предшественником Батюшкова и даже числился в почетных членах «Арзамаса». В одном из своих посланий (1815) Пушкин говорит о заветной области любовной поэзии:
Где нежился Шолье с Мелецким и Парни…И вот этот сладкозвучный лирик склонялся перед молодым дарованием. Можно ли было уклониться от такого предложения?
Нелединский сообщил тему и наметил ее возможное развитие. Приняв предложенную программу, семнадцатилетний поэт сейчас же написал чрезвычайно мужественным и живописным стихом исторические стансы, в которых беглыми штрихами очерчены события наполеоновского эпилога – пожар Москвы, Венский конгресс, «Сто дней», Ватерлоо. Некоторые строфы, выдержанные в условном стиле декоративного батализма XVIII века, великолепны по своим образам и силе стиха:
Грозой он в бранной мгле летелИ разливал блистанье славы.Пушкин весьма удачно применил здесь прием, который и впоследствии служил ему при вынужденной разработке официальных приветствий: он обращался к историческим картинам или к портретной живописи, только в заключение сдержанно произнося необходимую хвалу.
Рядом с образами наставников и товарищей в лицейской биографии Пушкина мелькают подчас и девичьи облики. Пушкин не был грубо чувствен, как нередко писали о нем современники. При несомненной страстности его порывистой творческой натуры он связывал обычно свои романы с живыми эстетическими впечатлениями. Объекты его юношеской влюбленности были вполне достойны вдохновлять его раннюю любовную лирику.
Увлечение сестрою одного из лицеистов, Екатериной Павловной Бакуниной, вызвало к жизни замечательные лирические произведения Пушкина – целый цикл его любовных стихотворений, в которых глубокий тон неизведанного чувства выражался и в новой для него поэтической форме – элегии. Примечательно, что в дневнике Пушкина 1815 года восхищение Бакуниной переплетается с лирическими стихами Жуковского, тщательно выписанными юным автором в качестве эпиграфа к собственным признаниям:
Он пел любовь, но был печален глас.Увы! Он знал любви одну лишь муку!«Как она мила была! Как черное платье пристало к милой Бакуниной!»
Но несравненно более украсили «милую Бакунину» первые элегии Пушкина. Мотивы страсти, надежды и отчаяния звучат в небольших стихотворениях, иногда непосредственно посвященных этой девушке, иногда же отдаленно навеянных ее образом, как «Медлительно влекутся дни мои» или знаменитое по своей напевности «Слыхали ль вы за рощей глас ночной», столько раз переложенное на музыку русскими композиторами.
Некоторые юношеские посвящения
При всем разнообразии этих поэтических записей в них есть одна общая черта – это преклонение молодого поэта перед мыслью, вдохновением, мудростью. Уже в ранних стихах он любит поэтизировать человеческое мышление. «Светильник ума» уже назван в 1815 году в посвящении другу Пущину. В духе передовых писателей XVIII века Пушкин пишет повесть о «разуме человеческом», о «праве естественном». В одном из лучших лицейских стихотворений он выводит мудреца Дамета, ненавидящего рабство и утверждающего культ свободы. Даже заунывная элегия с ее грустью и встревоженностью не отводит автора «Лициния» от того культа знания, поэзии, философии, который был так свойствен Ломоносову, Фонвизину, Радищеву, Державину. Наследие русского просвещения как бы озаряет внутренним светом беглые наброски этих студенческих тетрадей, ставших одною из драгоценностей русской культуры. Это преддверие к великому торжеству Разума в творчестве зрелого Пушкина.
В эти годы созревания своего таланта Пушкин начинает противопоставлять показной и внешней лицейской педагогике подлинные ценности современной поэзии. Если с нескрываемой иронией он неизменно отзывается о «кафедре», «латыни», «фолиантах», «педантах», «холодных мудрецах», то Жуковский и Батюшков становятся в ряд его излюбленных лирических тем. Подлинная культура раскрывается ему не в официальной учености лицейской профессуры, а в свободном творчестве выдающихся русских поэтов.
Когда Пушкин прочел Кошанскому свое «Послание к Галичу» («Где ты, ленивец мой?»), профессор подверг стихотворение довольно серьезной критике. Он отметил недостаточную отделку языка, нежелательную «ходкость» рифм и ряд отступлений от строгой формы. Пушкин решил отразить удар и написал антикритику в стихах «Моему Аристарху».
Разбор Кошанского он признает несправедливым. Молодой поэт отстаивает право на легкую импровизацию, призывает в свидетели беспечных поэтов старого времени, называет себя наследником их «небрежных рифм», произносит хвалу «музе праздности счастливой» в противовес всем дарам «поэзии трудолюбивой». Пушкин, в сущности, отстаивает права легкой поэзии на особые черты живой разговорности и намеренной небрежности, особенно в таких жанрах, как дружеское послание или шутливая поэма. И впоследствии, в полном расцвете своего дарования, он будет ценить прелесть «строф небрежных» и отстаивать значение «рифмы наглагольной».
Спор приводит к постановке большой и сложной проблемы, как бы возвещающей одно из великих созданий зрелого Пушкина: это антитеза вдохновения и труда в искусстве, непосредственности выражения и творческого усилия, беспечности и заботы художника. «Сальеризм» осужден в 1815 году, а светлый образ поэта-безумца, «гуляки праздного» отчетливо выступает из полемических строк этого послания. Нужно отметить, что в своей поэтической практике Пушкин не проводил этого различия и уже в молодости совмещал в себе оба творческих типа. Он и принципиально не раз высказывался за культуру труда в сложном искусстве слова.