Пушкин и Александрина. Запретная любовь поэта
Шрифт:
Первая из них, вдова знаменитого поэта, очень красивая женщина, а сестра ее, хотя и не так одарена природою, однако, тоже весьма хороша».
Это очень интересное замечание о внешности Алексадры Николаевны, которую почему-то было принято считать некрасивой. Мнение Местра как художника безусловно заслуживает внимания.
Ну а Аркадий Россет? В письмах Александры Николаевны он никак не упоминается, но они, вероятно, встречались в обществе, главным образом у Карамзиных и Валуевых, где она часто бывала и одна, без Натальи Николаевны.
В 1841 году, когда Пушкина с детьми и Александра Николаевна были в Михайловском, Вяземский писал им туда:
«13
…Вчера всевозможные Петры обедали у Валуевых… Хотя Россетый и не Петр, но все-таки считаю не излишним доложить, что и он изволил кушать и даже выпил одну рюмку шампанского, задумавшись с глазами навыкате, и произнес какое-то слово вполголоса. Мне послышалось: Александ… Впрочем, удостоверить не могу».
«9 июля 1841
…Аркадий Осипович Россети очень был тронут нежным воспоминанием одной персоны (тут другая из вышереченных сестриц изволила затянуться пахитоской и сказать: как он мил, этот Аркаша!)»
Вяземский пишет в свойственной ему развязно-шутливой манере, и потому трудно сказать определенно, продолжалось ли ухаживание Россета или уже все было кончено? Полагаем, что за два года, прошедшие со времени возвращения Александры Николаевны в Петербург, Россет имел возможность объясниться окончательно, но он этого не сделал. Вначале Александра Николаевна, возможно, надеялась, что ее новое положение фрейлины будет импонировать Россету. К тому же после двухлетнего пребывания в деревне она, несомненно, расцвела, похорошела (недаром сама о себе говорила: «Я в высшей степени блистательна»). Но… видимо, прежнее чувство Россета уже не вернулось, и отношение его было только дружественным, с легким оттенком ухаживания. Для нас в данном случае важно, что строки Вяземского являются подтверждением слов Натальи Николаевны о когда-то бывшем увлечении Россета ее сестрой.
Несколько писем Александры Николаевны касаются, в основном, бесконечных просьб о деньгах, мы их здесь опускаем. Выезды и туалеты требовали больших средств, одно придворное платье стоило 1400 рублей. Екатерина Ивановна подарила ей отрез бархата стоимостью 500 рублей, но его надо было вышить, очевидно, золотыми нитками, и не хватало еще 900 рублей. Иногда нужда чувствовалась особенно остро.
«Писать все подробно было бы слишком долго, – жалуется Александра Николаевна, – но в конце концов я буду вынуждена ходить в костюме Евы. Мне стыдно перед прачкой, которая насмехается над моим бельем. Вот до чего я дошла».
Но сестры делились друг с другом последней копейкой, об этом говорится не раз в их письмах.
«Положение Саши еще более критическое, чем мое, – писала Наталья Николаевна в 1843 году, – и совершенно в порядке вещей, что я ей отдавала все, что мы получали от тебя. Таким образом, с июля 42 по июль 43 я не получала ни копейки из тех денег, что ты нам присылал. Сумма довольно круглая, достигающая 1500 рублей; ты понимаешь, какой помощью она была бы мне сейчас».
В 1842 году Александра Николаевна шутливо писала брату из Михайловского: «Не подумай, любезный братец, что, очутившись в деревне, наслаждаясь прекрасной природой, вдыхая свежий воздух, и даже необыкновенно свежий воздух полей, – что я когда-либо могла забыть о тебе. Нет, твой образ, в окладе из золота и ассигнаций, всегда там, в моем сердце. Во сне, наяву, я тебя вижу и слышу; не правда ли, как приятно быть любимым подобным образом, разве
Постоянная задержка с деньгами приводила в отчаяние Александру Николаевну, она часто писала брату резкие и раздраженно-иронические письма, но тем не менее она любила его, и всякое проявление теплых чувств с его стороны трогало ее до глубины души.
«8 ноября (1840 или 1841 г.)
Как только я получила твое письмо, дорогой, добрейший друг Дмитрий, я поспешила исполнить твое поручение и сегодня утром послала тебе материю, и очень счастлива, что могла оказать эту небольшую услугу тебе и твоей жене. Я очень огорчена, узнав, что она по-прежнему больна, надеюсь, однако, что ее недомогание продлится недолго и сейчас она уже здорова.
Мы должны поблагодарить тебя, любезный брат, за две приятные недели, что ты дал нам возможность провести с тобой. Не могу тебе сказать, какую пустоту мы почувствовали после твоего отъезда. Первые дни, когда мы расстались с тобой, мы бродили как неприкаянные, и с каким-то ужасом я входила в комнату, где ты жил. Мне так хочется, чтобы твои дела заставили тебя еще раз приехать в Петербург, и тогда ты хоть немного продлил бы пребывание здесь.
Я так счастлива, что могу не употреблять слово «деньги» в моем послании и не думать о них некоторое время. Ты пишешь, что до января месяца не ждешь от нас писем. Возможно, что наша возлюбленная сестрица лень и помешала бы нам сделать это, но твое нежное, сердечное письмо так меня тронуло, что вот результат. Мы иногда бываем обе, и Таша и я, в таком тоскливом настроении, что малейшее проявление интереса к нам со стороны близких так живо чувствуется: поверь мне, ты имеешь дело не с неблагодарными сердцами.
Образ жизни наш все тот же: вечера проводим постоянно наверху или бываем у Мари Валуевой или Карамзиных. Завтра, однако, я иду на первый бал, что дают при дворе. Признаюсь тебе, это меня не очень радует, я так отвыкла от света, что мне ужасно не хочется туда идти. Просто грустно, и только. Весь верхний этаж благодарит тебя за память и шлет тысячу приветов. Ты не забыл, дорогой брат, послать одеколон Нине, она уже получила его? У нас уже три дня как установилась настоящая зима и даже очень холодно.
Как нашел ты своих мальчуганов, были ли они рады тебя увидеть? Доволен ли Митя своим костюмчиком?
Прощай, дорогой и добрый брат, целую тебя так же нежно, как и люблю, а также твою жену и племянников. Таша нежно тебя целует, она напишет тебе в другой раз, сейчас она в самом мрачном расположении духа».
По этому письму чувствуется, как рады были Наталья Николаевна и Александра Николаевна приезду брата. И не только, вернее, не столько потому, что он уплатил их долги и, очевидно, оставил еще какую-то сумму, но им действительно очень не хватало его теплых родственных чувств, на которые они так живо откликнулись. И на Дмитрия Николаевича, очевидно, встреча с сестрами, трудное положение двух одиноких женщин с большой семьей произвела впечатление, и он по возвращении тотчас же написал им нежное, сердечное письмо, что, вероятно, было не в его обычаях… Дмитрий Николаевич пробыл в Петербурге две недели. Он ездил с сестрами в театр, бывал с ними у тетушки Загряжской, у Андрея Муравьева, но нельзя не отметить, что, когда сестры однажды собрались вечером поехать к Карамзиным, Дмитрий Николаевич остался дома. Его не пригласили или он не захотел поехать?..