Пушкин в Голутвине. Герой не своего романа
Шрифт:
– Я правильно понял, что смысл смерти в том, чтобы ее не бояться, плевать на чертей и идти на свет? – спросил я у папы.
– Смысл, – ответил папа, – в том, что Босх гениальный художник. Рисовал всякую чертовщину, а в результате стал бессмертным.
Лаконичнее всех свое видение смерти сформулировал мой дед: «Умереть – значит примкнуть к абсолютному большинству». Стоило деду сказать эту фразу, как на него тут же зашипела бабушка: «Что за ужасы ты ребенку рассказываешь!».
3
Мне было пятнадцать лет, когда умерла моя бабушка,
К тому моменту я успел ознакомиться с трактовками смерти и посмертного существования, которые предлагали христианство, буддизм, мусульманство и другие религиозные культы. Мне описанные варианты решительно не понравились. Слишком уж они были похожи на сказки, которые рассказывают детям, чтобы те скорее засыпали. Сюжеты оказывались кривоватыми, и логики в них было не больше чем в истории о курочке Рябе, с какого-то рожна взявшей да снесшей золотое яйцо. Единственное отличие, которое мне удалось заметить, заключалось в том, что в сказке о Рябе гибелью яйца все кончалось, а писания сообщали, будто бы все самое интересное после гибели только начинается.
Я уже был готов свыкнуться с самым очевидным и малодушным выводом, что смысла в смерти попросту нет.
– Пора повзрослеть, – говорил я себе. – Ты же не веришь в существование Деда Мороза? Так и про смерть забудь, пока живой.
– Но-но, погоди, – тут же возражал я самому себе. – Если смысла нет у смерти, то не может его быть и у жизни. Разве не так?
– И вот тебе еще одно подтверждение справедливости вывода. Подумай, много ли смысла ты видишь в своей или еще чьей-то жизни? То-то же.
– Мало ли, кто чего не видит. Я вот электромагнитные волны не вижу. Так мне что, утверждать на этом основании, что их не существует? – не сдавался я.
– А тебе очень важно, существуют эти волны или нет? Может, тебя также волнует, живет ли на дне Марианской впадины трехсотметровый кальмар и был ли Пушкин в Голутвине? Наплюй – вот и вся логика. Вместо того чтобы думать о смерти, придумай занятие поприятнее.
– Например, какое?
– Просто удивительно, как ты умудряешься меня огорчать. Тебе пятнадцать лет, парень, а с девчонками ни разу не целовался – расскажешь кому, так засмеют. А там, глядишь, и в жизни смысл какой-нибудь отыщется.
– Девчонки, говоришь? Вот идет мимо симпатичная девчонка, которую и поцеловать не противно. А куда она идет? На верную смерть идет, потому что, куда бы и как бы далеко она ни ушла, к ней и придет. И вот ты предлагаешь мне наплевать на это, признать ее поход за бессмыслицу и развлекаться целованием тела, бредущего к трупному состоянию?
– О, друг, дело дрянь. Ты мало того, что сам с собой разговариваешь, так еще и шизофренический бред несешь. Чтобы не усугублять ситуацию, спорить с тобой больше не буду, только один совет дам. Если уперлась тебе эта смерть, возьми да придумай объяснение сам. Не важно, в яблочко попадешь, или в молоко, главное – успокоишься.
Я снова хотел возразить, но оказалось, что возражать некому. Спорщик исчез так же мгновенно, как и появился. Подумав над его советом, я решил, что стоит к нему прислушаться. Считали же люди в течение множества поколений, что земля плоская, и на качестве
Стало быть, и мне следует сыграть в выдуманного детектива и придумать удовлетворительную развязку сюжета. Но чем старательнее я напрягал фантазию, тем более блеклые и неубедительные варианты она мне подсовывала. Человеческие жертвоприношения древних племен и самоубийственные традиции феодальной Японии казались лишь украшением учебника истории. Рассматривать смерть как высшую меру наказания было противно, да и противоречило логике. Ведь для кого-то уход из жизни долгожданная награда, избавление от мук и страданий. Спартанцы, помнится, были очень недовольны тем, что смерть, этот вечный покой и лучшее обезболивающее, легкодоступна для всех, включая слабаков и трусов. Действительно, если бы заслужить смерть можно было только геройскими подвигами и великими достижениями, было бы не так уж плохо.
Лучшее, до чего я дошел, – это мысль, что смерть нужна человеку, чтобы хоть чем-то отличаться от животных. Ведь какой инстинкт ни возьми, человек недалеко ушел от мыши. Питаться, размножаться и избегать опасности – вот и весь нехитрый набор. Только человек на все сто процентов знает, что хоть и через несколько десятилетий, да умрет, а мышь может об этом не догадываться, даже находясь в лисьей пасти. Для мыши в таком знании прока нет никакого, а человек, помня о своей бренности, будет стараться действовать по олимпийской методике «быстрее, выше, сильнее», чтобы на закате жизни не слишком горько пенять на себя. То есть, смысл смерти в оплате кредита, взятого у жизни и обеспечивающего большие возможности интеллекта.
В эту свою теорию поверить мне никак не удавалось. С одной стороны, слишком уж много людей, несмотря на большие потенциальные возможности, весь свой век проживали по-мышиному. С другой стороны, было совершенно не ясно, в чем смысл мышиной смерти, и зачем человек вообще о ней знает. Раздумья мои были не из приятных, но еще гаже на душе становилось от того, что выделить какие-то явные различия между человеческой смертью и мышиной мне не удавалось. Кощунственную мысль о том, что умершие мыши могу являться своим живым знакомым и махать им лапкой, я старательно гнал из своей головы. Само предположение было предательским по отношению к мертвой девочке Вике.
4
Есть теория, что ум не порождает идеи, а всего лишь служит дверцей для их выхода на свет. В ответ на вопрос, откуда идеи появляются, теория рассказывает что-то на счет информационного поля и работы мозга как приемопередаточного устройства, вылавливающего идейные составляющие из этого поля. C полем и устройством ясности нет, но очевидно, что глупо утверждать, будто бы гараж родил машину, основываясь на том факте, что машина из этого гаража выехала прямо у тебя на глазах. Именно поэтому я не стану говорить, что сам придумал объяснение смысла смерти. Скажу лишь, что это объяснение у меня появилось тогда, когда я ждал этого меньше всего. Хотя, разве не так всегда и случается?