Пушкин. Частная жизнь. 1811-1820

Александров Александр Леонардович

— Вон он!

Дети ринулись за стариком, толком не зная, что с ним делать. Толстячок бросился в другую сторону, но уйти ему далеко не удалось.

— Я — не шпион! — закричал старик, прижимаясь спиной к стене. — Помилуйте, дети!

— Француз — значит враг! — вскричал Малиновский, он был на голову выше старичка и нависал над бедным как глыба.

— Я не враг! Я докажу! Я ненавижу узурпатора!

— Где доказательство? Где? — вопрошал Кюхельбекер, который был тут же. — Где же? Дайте нам доказательства, чтобы мы могли вас помиловать!

— У меня. В комнате.

Есть доказательства. Только не трогайте меня! Идемте!

— Идем! — восторженно закричали несколько человек.

У себя в комнате Давид Иванович, кряхтя, залез под кровать и стал там шарить. Рядом с ним, окружив его, стояли в ожидании воспитанники. Старик приподнялся и гордо показал им фаянсовую ночную вазу с изображением Наполеона в своей знаменитой шляпе и надписью: «Император французов».

— Вот, — сказал он. — Английская посуда! Еще несколько лет назад груз этих горшков конфисковали на таможне и разбили, знаете, как это бывает. А мне достали один. По случаю… Ну, вы понимаете… С тех пор пользую… Могу ли я быть его шпионом, когда я… на него? — Он постучал пальцем по известному всей Европе портрету.

Малиновский захохотал, выхватил горшок и поставил его на пол.

— По императору французов! — Он расстегнул панталоны. Другие тоже окружили горшок. Они стояли плечо к плечу, и струи звонко бились в дно горшка.

— Мы вам верим, Давид Иванович! — сказал Малиновский, обернувшись через плечо.

— И ваш папа мне верит! — обрадовался старичок.

— Ура-а! — закричали лицеисты, стоявшие вокруг горшка, а вокруг бегал маленький Комовский и просился:

— Дай и я посцу! Дай и я тоже! Ну, дай…

— Сцы! — милостиво разрешил Малиновский, чуть посторонившись.

Глава шестнадцатая,

в которой лицейский дядька Леонтий Кемерский угощает воспитанников винцом и рассказывает небылицы про Наполеона. — Император Александр I вызывает к себе министра полиции Балашева. — Мундир взаймы. — Исторический ответ Балашева Наполеону. — Графиня София Тизенгаузен представляется Наполеону, надев фрейлинский шифр русских императриц. — Лето 1812 года.

— Вот, барчуки вы мои, ребятишечки, — приговаривал дядька Леонтий Кемерский и косил глазом в сторону, не идет ли кто, потому что делал это в нарушение устава. — По рюмочке винца сладенького, церковного…

Возле него столпились воспитанники Пушкин, Пущин, Данзас, Дельвиг. Дядька наливал в рюмку красного вина, подносил каждому и ждал, пока тот выпьет, не прерывая своего рассказа:

— Бонапарт звал к себе государя, а государь-батюшка сказал: нет, братец Бонапартий, поезжай-ка ты ко мне, я тебя постарее, ведь я тебя в императоры пожаловал… А ты вон как к царской милости отнесся… Забыл слово клятвенное!.. Как винцо?

Данзас молодецки вытер губы рукавом.

— Отлично, Леонтий! Но Бонапартий вообще-то постарее государя будет!

— А не могет того быть, чтобы постарее нашего царя! Быть того не могет! Наш царь хошь молодой, а по уму старее будет! А вот еще сказывают, — продолжал он свою сказку, —

как француз границу перешел, так чудо явилось в Московской губернии — мужик без рук, без ног, лежал семь лет, спал беспробудно, а как узнал о французе, покатился по дороге из Москвы в Троицу на боку, так в двадцать дней и докатился…

— А там что? — спросил Пущин.

— Известное дело, помолился и встал, и пошел в ополчение. Теперь француза бьет.

— Как Илья Муромец, — сказал Пушкин.

— Не-а, — покачал головой Кемерский. — Тот аж тридцать три года сиднем сидел, а этот только семь годков…

— А как же он узнал про француза, коли спал беспробудно? — снова спросил Пущин.

— А вот как Тося! — заразительно рассмеялся Пушкин и стал теребить барона Дельвига, который прикорнул на стульчике. — Целыми днями спит, а все знает.

— Знаю, — сказал Дельвиг сквозь сон. — Все знаю. И считать умею. Война и недели не идет, а у Леонтия мужик двадцать дней катился. Не получается!

— Что не получается, барин? — возмутился Леонтий.

— История с мужиком-патриотом не получается, — сказал барон.

— За что купил, за то и продаю, — обиделся Леонтий. — Может, он и меньше катился. А вам я вот что, барон Антон Антонович, скажу: вы, наверное, винца не хотите? Так я вам и не дам!

Тут уже расхохотался барон Дельвиг, вскочил и обнял Леонтия:

— Ну дай мне, старик, винца церковного, ну дай! Я рюмочку выпью и сразу в твоего мужика поверю.

— Ты, конечно, не знаешь, зачем я позвал тебя, — сказал император Александр министру полиции Балашеву, — я хочу послать тебя к императору Наполеону. Я сейчас получил донесение из Петербурга, что нашему Министерству иностранных дел прислана нота французского посольства. В ней говорится, что как наш посол в Париже князь Александр Борисович Куракин неотступно требовал по два раза в день паспортов ехать из Франции, то сие принимается за разрыв отношений и повелевается равномерно и графу Лористону, послу французскому, просить паспортов в Петербурге и ехать во Францию. Я пишу императору, что князь Куракин делал это сам собой и не имел на то от меня повеления. Причина, которую берет предлогом Наполеон для войны, ничтожна. Надежды на прекращение войны от твоей посылки у меня нет, но пусть же будет известно Европе и послужит новым доказательством, что начинаем ее не мы… — Он остановился, размышляя. В тишине раздался скрип форточки, которая не до конца была притворена и качалась под ветром.

Государь посмотрел на нее и продолжил:

— Император Наполеон присылал ко мне флигель-адъютанта графа Нарбонна, и ты — флигель-адъютант, вот и езжай, доставишь мое личное послание. Ты должен знать одно, что переговоры могут начаться тотчас же, и только с одним, но непреложным условием, чтобы французская армия предварительно переправилась обратно за Неман. До тех пор пока хоть один вооруженный солдат останется на русской территории, я не произнесу и не выслушаю ни одного слова о мире — в этом клянусь честью. Езжай, Александр Дмитриевич! Дам тебе в сопровождение своего флигель-адъютанта Михаила Орлова.