Пушкин. Частная жизнь. 1811-1820
Шрифт:
У всех было состояние тупой сонной тоски и скуки, которую надо было разогнать, но никто не знал как.
— Жаль, что граф нас покинул! — сказал один гусар, из все еще сидевших за столом с бокалами, но другой ему возразил:
— Не жаль, а слава Богу! Я и так гол как сокол остался!
— Вольно же тебе было играть с ним. Граф — едва ли не первый игрок в двух столицах.
Молоствов сидел с молоденьким корнетом, недавно принятым в полк.
— Граф уехал, — печально сказал тот, — скоро утро, полк стоит в Царском, и никакого похода не ожидается. А Царское хоть и Царское,
Молоствов вдруг подскочил в своем кресле.
— Бьюсь о заклад, что через полчаса я отвезу тебя в Париж! — неожиданно предложил он.
— В Париж? — спросил тот.
— Да! В Париж! — твердо повторил Молоствов. — На Монмартр!
— Что-то я не понимаю, — пьяно обиделся молоденький корнет и стал озираться по сторонам. — Это шутка, Памфамир?! Я не был в Париже, не довелось, но, позвольте, зачем же так шутить?
— Да не шучу я! — обнял его Молоствов. — Поедем, Мишенька! Едем! Вставайте! — вскочил он на ноги.
— Нет, я не понимаю, отсюда никак невозможно в полчаса попасть в Париж! Ты смеешься надо мной! Я не настолько пьян!
— Ну и черт с тобой! Кто желает в Париж?!
— Я с удовольствием! — поднялся один из гусар, подошел к дивану и похлопал лежавшую девушку по приоткрывшемуся заду. — И канареек возьмем! Вставай, милая! Девочки, хотите в Париж? — обернулся он в другой угол, и из полутьмы большой комнаты отозвались на его призыв:
— Хотим, барин. Ой, как хотим!
— Кто еще желает в Париж? — закричал гусар.
— Я! — возник из другой комнаты Пушкин, ведя с собой одну из канареек. — Но только с Катенькой.
— Охота вам связываться с бабами! — сказал Молоствов. — Кто же бабу в Париж тащит? Это все равно что в Тулу со своим самоваром. Там есть для этого француженки, они дело свое знают…
— Ну, тогда и я тоже хочу, господа! — присмотревшись ко всем, запросился молоденький корнет. — Возьмите меня! Я вам верю! Я никогда не был за границей!
— Пушкин, иди сюда, мы только тебя и ждали, — позвали его из одного закутка, где за сложенным ломберном столиком выпивали двое собутыльников, — рассуди нас, милый. В Петербурге ходят слухи, что литераторы создали тайное общество и даже кого-то загодя хоронят. А во главе этого общества поэт Жуковский. Правда ли это?
— Какая гиль! — рассмеялся Пушкин. — Жуковский заговорщик?! А, Катенька? Ты веришь?
Он пощекотал девушку.
— А кто такой Жуковский? — спросила она, хлопая длинными ресницами.
— Генерал. От поэзии, — пояснил Пушкин и расхохотался. — Как и я!
— А вы разве генерал? — удивилась девушка.
Тройки с гусарами неслись в заснеженных полях по накатанной, освещенной серебряным лунным светом дороге. Рядом с каждым гусаром, который правил лошадью, сидел бородатый ямщик с зажженным факелом. Ямщики были лихие, всегда нанимаемые гусарами для потех. Они любили это дело, всячески угождали барам, порою только посмеиваясь в густые бороды при виде их шалостей. Мужик, попавшийся в ранний час навстречу, с испугу загнал свою лошадь с телегой в сугроб на обочине дороги, а потом долго смотрел столь странному поезду вслед.
Уже
Но Пушкин не вылез вместе со всеми, а всерьез занялся молоденькой канарейкой, распахнув ее полушубок. От ее тела исходил такой жар, что казалось, плавится вокруг морозный воздух. Он притянул ее к себе за поясницу, она умело отклонялась, выгибая стан ему навстречу. Бородатый ямщик спрыгнул с облучка и, хлопая рукавицами, побрел в сторону от саней, посмеиваясь в усы.
— Господа, пожалуйте в Париж! — кланялся Молоствов, идя впереди всех. — Осталось совсем немного. Мы были в нем два раза, пожалуйте в третий! Бог троицу любит!
— Смотрите-ка! — восхищался молоденький корнет. — Какая большая картина! Это Монмартр? Ведь это Монмартр? — дергал он остальных. — Я видал его на гравюрах.
Молоствов тем временем вытащил саблю и, приблизившись к великолепному полотну живописца Гонзаго, рассек его, потом ударил еще раз по холсту, еще и прорубил перед собой проход.
— Вперед! — сказал он сам себе и нырнул головой вперед.
За ним со смехом последовали другие, протаскивая одалисок. Последний выглянул в дыру и закричал:
— Пушкин, где ты?! Давай в Париж! Ты упускаешь свое счастье!
Пушкин на мгновение оторвался от губ своей голубки, посмотрел на освещенную восходящим солнцем декорацию и сказал тихо:
— Не упускаю! Пусть я никогда не буду в Париже! Ну-ка, поворотись-ка, милая!
Лошади его тройки заржали, переступая с ноги на ногу.
За декорацией оказались ледяные горы и прозрачные ледяные фигуры. Гусары расположились в ледяных креслах за ледяным круглым столом, стали снимать короткие, едва доходящие до середины икр сапоги, в которые набился снег, и вытряхивать их.
Денщики накрывали на стол. Явились яства, шампанское, приборы и хрусталь.
Хлопнули пробкой первой бутылки.
— А если появится государь? — спросил кто-то осторожно.
— А если появится государь, мы его пригласим к столу, — пояснил Молоствов. — Но во дворце свет горит пока только в службах, значит, спят-с!
Пока разливали шампанское по бокалам, в проеме декорации появился Пушкин.
— Ты куда дел свою Катеньку? — спросил его Молоствов.
— Спит, — сказал тот и засмеялся счастливо во весь голос. Он подпрыгнул и подтянулся на перекладине конструкции декорации. Раз, два, три…