Пушкинист
Шрифт:
— Я вам, честно говоря, завидую белой завистью, Юрий Николаевич. Вы не стоите в пробках, не ведете пустых разговоров, не пишете и не слушаете того, что вам противно. Иногда так хочется бросить все, уехать куда-нибудь в тихое место, вроде вашего, заняться тем, к чему тянет, но... Слишком много «но».
— Приезжайте сюда, по-простому, Виктор, сами по себе, не обязательно с Игорем. Он-то редко бывает. С женой приезжайте. Здесь хорошо. Звоните, я вас встречу на развилке, у шоссе. Иначе заблудитесь. Но ехать надо на внедорожнике, лошадей на пятьсот, типа «порше», как у Игоря. Приезжайте недели через две. Черемуха зацветет, вишня, воздух
— Спасибо, Юрий Николаевич. Здесь действительно хорошо.
— Подумайте. Пора будить Игоря и — на берег. Червей не забыть бы, вчера нарыл в огороде.
— А где кот? — вдруг вспомнил я.
— Ушел куда-то, у него свои дела. Как-никак, начальник гарнизона. Мышиного.
Темная, по-весеннему полноводная река с извилистыми берегами была в пяти минутах ходьбы от нашего ночлега. В зеленой кисее кустов щебетали птахи.
Клева не было, мы медленно двигались по высокому берегу, время от времени забрасывали удочки и разочарованные шли дальше. Игорь ворчал, что рыбу подкармливать надо, приучать. Морозов возражал, что он не заготовщик рыбы, это противоречит его принципам и все должно быть натурально, а приманка — обман и сильно напоминает ему московскую жизнь, где после сладких слов тебя вдруг берут за жабры.
Наконец наткнулись на тихую заводь с прибрежной осокой, и пошел такой клев и жор, что мы едва успевали насаживать червей. Серебристая плотва и красноперки одна за другой падали, трепыхаясь, в траву, их ловко подхватывал Морозов и сачком переправлял в притопленный у берега садок.
Встало солнце, подул ветер, но мы не замечали этого. Юрий Николаевич вывалил улов в брезентовый мешок и заявил решительным тоном:
— Все, мужики, я пошел. Скотину кормить надо. Динка, Минка и Шеф ждут — две козочки и козел. По утрам у них звериный аппетит — чуть свет голос подают. Я не могу доводить их до гастрита. Дам корма и отведу на выпас к соседям. Потом сварю уху. А вы не торопитесь.
Мы остались, но поклевки стали все реже, а через полчаса, словно по чьей-то команде, клев и вовсе прекратился. Мы переходили с места на место, разошлись в разные стороны — все было напрасно. Река казалась такой же опустевшей, как и безлюдный берег.
— К другому берегу ушла, там начинает пригревать, — заключил Игорь, бросив в траву удочку.
Над лесом сияло солнце, все просветлело, река казалась теперь шире, чем на рассвете, а пространство вокруг — необъятным.
Собрав во второй мешок остатки улова, мы двинулись к бане.
— А знаешь, в чем-то дядя Юра прав. — Игорь прислонил к крыльцу наши удилища. — Когда я насаживаю червя и закидываю удочку, мне вспоминается предвыборная кампания.
— Забыл наш уговор? — напомнил я.
— Извини, машинально.
Юрий Николаевич встретил нас на взгорье, отобрал мешок с рыбой и повел домой, как он пояснил, короткой дорогой. Передвигался он, несмотря
Впереди показались темные бревенчатые избы. Я насчитал четырнадцать.
— Вон моя обитель. — Морозов показал на второй от края дом. — Приют убогого чухонца.
— Наконец-то, — облегченно проговорил Игорь. — Теперь я понял, мы обычно подходили со стороны леса.
— Там еще сыровато. Пройдем задами, это ближе.
— Народу в деревне много осталось? — спросил я.
— Кроме меня, еще в двух домах, вон дым из труб идет. Разбежался народ. Даже летом не приезжают. Грунтовка разбита, вести сюда нормальную дорогу никто не хочет. Вот и получается: людей нет, потому что не проедешь, а дороги нет, потому что нет людей. Заколдованный круг.
Мы перемахнули через невысокую изгородь и, обогнув темный сарай, оказались у бревенчатого, в четыре окна дома с широкой верандой. У крыльца рядом с поленницей стоял старенький велосипед. От пристройки за домом доносилось глухое стрекотание мотора.
— Не слышу петуха. У тебя же вроде и куры были, дядя Юр? — сказал Игорь.
— Морока большая держать их. Если потребуется, пару яиц всегда обменяю у соседей на овощи. Натуральный обмен: они мне — яички, лепешки из бездрожжевого теста, я им — овощи. Теплицу сделал, вон, за домом. — Он показал пальцем в сторону сада. — Рассада уже готова.
На просторной веранде нас ждал накрытый стол с самоваром, на табуретке по-хозяйски восседал Сеня и задумчиво щурил глаза.
— Уха отстаивается, на каменке во дворе. Чтоб рыбьего духа здесь не было. Сеня уже наелся. Свежая рыбка для него — как суши для японца.
— А у тебя дымком тянет. — Игорь повел носом.
— Печку заодно протопил. Заслонку открывал, специально немного окуриваю, — пояснил Морозов, — чтоб жучок не завелся. Полон дом книг, изба-читальня.
— Дядя Юр, покажи гостю свое жилье. — Игорь кивнул на меня.
— Само собой. — Морозов открыл дверь. — Прошу на кухню.
Мы переступили высокий порог: широкая печь с плитой, две двери, ведущие в комнаты, боковое окно. Из мебели — умывальник, хозяйственный стол, полки с посудой.
«Всех уволю! Замочу! Подонки!» — раздался истошный крик.
— Кузя, — пояснил Морозов, открыл дверь справа от печки. — Услышал, что кто-то идет.
Игорь, довольный моим потрясенным видом, сиял от удовольствия.
В светлой комнате у засеченного и открытого настежь окна висела в углу просторная клетка с крупным попугаем. Я впервые увидел вблизи такого красавца. Он казался воплощенной элегантностью: пепельно-серого цвета оперение, горделивая посадка головы, крупный, крючковатый нос. Вид как у орла, только глаза не сердитые, а бесшабашные.
— Кузя, Кузя, Кузя, — начал приговаривать Игорь. — Поздоровайся с дядей. Скажи: пресса, пресса. Знаешь, что такое пресса?
«Пошел вон! В отставку! — выпалил Кузя. — Всех достали!»
Игорь упал на диван у стены и затрясся от хохота.
«Новаторы! Инвесторы! Вперед!» — выкрикивал Кузя.
— Доходчиво излагает, черт пернатый. Сразу повеяло чем-то родным, — отирая платком глаза, стонал Игорь.
«Вперед, в прошлое!» — не унимался Кузя.
— Отвязный парень. — Я подошел к клетке, Кузя насторожился. — А почему он говорит без глаголов?