Пусть будет гроза
Шрифт:
– Папа, я хочу выйти. Мне страшно. Хочу выйти из машины.
– Нет, ты записан к врачу, и я должен тебя отвезти. Я делаю это для тебя. Хоть это я должен сделать! Я не разрешаю тебе выходить, – ответил отец. – К тому же там дождь, куда ты пойдешь в такую погоду?
– Я заметил, что там дождь, но я не хочу,
Я осознал, что кричу.
– А ну успокойся! Что это за истерика?
– Я не знаю! – Я продолжал кричать.
Тут я зарыдал, долгие всхлипывания вырывались откуда-то из самого нутра.
– Меня пугают твои руки! Я не хочу их видеть, – сказал я.
– Мозес, что ты такое говоришь! Что не так с моими руками? Ты городишь полную чушь и начинаешь выводить меня из себя, я ничего не понимаю. Как только подумаю, что… как только подумаю, что…
– Как только подумаешь про что?
– Ведь все из-за тебя, Мозес! Все это, все, что случилось, это все – твоя вина! И по-моему, уж лучш…
– Что значит – из-за меня? – проорал я, не дав ему договорить.
– Все из-за тебя, из-за тебя одного! – закричал он в ответ. – Во всем виноват ты, ты! Ну почему всё так? Ведь мама могла бы сейчас ходить! – захлебываясь, выкрикнул отец.
Он ударил ладонями по рулю, а моя голова тем временем несколько раз ударилась о приборную панель.
Я нарочно делал себе больно. В тот момент мне казалось, что только так я смогу выдрать из собственного тела отцовский голос и его упреки. Я себя не узнавал. Казалось, я весь – из дерева и это дерево трещит, а может, даже вспыхивает. Во мне пылал огонь и тут же плескалось море.
Откуда-то издалека донесся голос отца:
– Мозес,
Легкие отказывались наполняться воздухом. Я схватил себя за горло одной рукой, а другой стал бешено размахивать.
Я почувствовал себя ужасно грязным. Я орал и чувствовал, что вот-вот взорвусь.
– Я себя ненавижу! – крикнул я.
– Возьми себя в руки! – рявкнул в ответ отец. – Надо как-то сдерживаться, Мозес!
Отец не переставая колотил кулаками по рулю, это был жест бессилия, жест безграничной ярости и усталости – они копились в нем, должно быть, лет сто. Я представил себе, как эти руки сдавливают мне голову, будто это не голова, а боксерская груша. И подумал, что, возможно, сейчас это было бы даже очень кстати: мне стало бы спокойнее, если бы меня ударили, пнули, избили и оставили валяться в углу. На руках у отца пульсировали синие вены, и я угадывал в них медленно текущую кровь.
Он развернулся ко мне лицом и сказал:
– Дыши, у тебя психосоматический криз. Прости, меня занесло, я погорячился. Это… это настолько…
Ему не удалось закончить фразу, а может, я просто не услышал.
Дышать так и не получалось. Я слышал темные, глубоко въевшиеся в память отголоски этой дурманящей и ядовитой фразы: «Ведь все из-за тебя, Мозес!», она обволакивала меня плотной пеленой, как будто бы отец залепил мне рот целлофановой пленкой и ее ни за что не сорвать.
– Отвези меня домой, я не хочу ехать к врачу. Пожалуйста.
– Мозес, мне не нравится, в каком ты состоянии. Ты меня беспокоишь. Смотри, у тебя опять кровь на лбу.
Я оттолкнул его руку. Не хотел, чтобы он меня трогал, не хотел с ним разговаривать, даже видеть его больше не хотел.
Конец ознакомительного фрагмента.