Пусть танцуют белые медведи

Старк Ульф

Я вдохнул свежий воздух, свернул налево у магазина и пошел вниз по Энскедевэген под чередой блестящих уличных фонарей, мимо старого клуба на холме у спортплощадки.

Вскоре я добрался до хорошо знакомого кирпичного дома.

Я поднялся по ступеням и вставил ключ в замочную скважину.

Дверь заскрипела, когда я открывал ее, но папа не проснулся. Уж если он уснет, его пушками не разбудишь! После целого дня, проведенного

в морозильнике на бойне, он спал под двумя одеялами, чтобы согреться и не упускать тепло.

Я снял кроссовки и поставил их в прихожей рядом с отцовскими коричневыми ботинками с рваными шнурками.

Пусть еще немного поспит. Я уселся на диван. Захотелось просто посидеть, впитать тот особый запах, который был здесь, и посмотреть на все эти вещи, которые я видел столько раз, что почти перестал замечать.

Папа приволок назад с чердака старый телевизор. Решил вернуть его на прежнее место. Но он даже не подключил его.

Я свернулся на диване и стал смотреть на серый экран. А солнце меж тем медленно поднималось над нижним краем окна. Хорошо было так сидеть и наблюдать, как, по мере того как все ярче светит солнце, постепенно, словно на мгновенной фотографии, проступает на экране мое собственное отражение.

Теперь пора.

Я отправился на кухню и сварил кофе. Потом сделал пару бутербродов и не поскупился: положил на каждый по толстому ломтю сыра. Мама обычно ворчала на отца, что у него сыр толще, чем хлеб.

Я отнес все это на желтом подносе в гостиную вместе с вертящимся подсвечником с ангелами, который углядел на полке в кухне. Я поставил все на журнальный столик и зажег свечи. Ангелы со звоном закружились в хороводе. Тихий ангельский перезвон вряд ли бы разбудил отца. Тут нужны более сильные средства. Подошла бы та польская мелодия, которой Лолло подняла с кровати маму, но в доме были только американские записи. Ладно, пусть так.

Я поставил «Return to sender» на проигрыватель и прибавил громкости, чтобы наверняка разбудить отца.

— Ну и ну!

В рассветных сумерках вдруг возник моргающий папа. На нем была старая майка и длинные кальсоны с надписью «ПОКОЙ» на заднице. Волосы торчали в разные стороны, как всегда, когда он просыпался. Но я редко видел его таким озадаченным.

Папа таращился

на дымящуюся чашку кофе на блюдце с цветами, бутерброды с сыром и карусель с ангелами так, словно не верил, что они настоящие. Может, решил, что это розыгрыш.

— Едрена канарейка! — пробормотал он, оглядываясь по сторонам.

Я спрятался в своей бывшей комнате, так что меня он не видел, и подсматривал в щель в двери. У меня щекотало в желудке, как в тот раз, когда мы с мамой катались на «Хали-гали».

Так и не обнаружив, откуда взялись все эти чудеса, папа подошел к чашке с кофе, понюхал, а потом откусил кусок бутерброда, словно хотел удостовериться, что тот настоящий.

— Эй! — окликнул он осторожно. — Эй! Кто здесь?

Ответом ему было лишь пение Элвиса. Тот вновь и вновь повторял «Return to sender», но как папа ни любил Элвиса, он все же не мог поверить, что это он приготовил кофе и бутерброды с сыром.

Папа подошел к проигрывателю и убавил звук. Потом решительно направился на кухню. Он распахнул дверь, и надпись «ПОКОЙ» исчезла в дверном проеме.

Тут я выбрался из своего укрытия и снова прибавил громкости, так что Элвис допел конец песни еще громче, чем прежде.

— Да что такое! — крикнул папа из кухни.

Он, спотыкаясь, вернулся в комнату и со злостью принялся осматриваться по сторонам. А я стоял возле проигрывателя и улыбался, мне казалось, я опять качу на «Хали-гали». И тут папа решил, что окончательно спятил.

— Ну и дела! — пробормотал он.

В два прыжка он подскочил ко мне и поднял в воздух, словно хотел убедиться, что все у меня в норме, а потом закружился со мной по полу. Элвис продолжал распевать, и утреннее солнце блестело на полу.

— Лассе!

— Ага!

— Какого черта ты тут делаешь? Что ты тут делаешь в такую рань?

— Я переехал.

Через несколько часов старенький черный автомобиль отъедет от тротуара и медленно покатит по Сокенвэген, а потом возьмет курс на юг.

Я буду сидеть на переднем сиденье, и отцовская правая рука будет лежать у меня на плече.

Мы будем ехать молча.

И ни один из нас не будет знать, куда мы держим путь.