Пусть все горит
Шрифт:
– Мусор один по телику, – говорит он. – За что только плачу.
Он выключает телевизор и кидает еще одну клубничную конфетку к моей сандалии. Его сандалии.
– Иди как следует помойся! – говорит он.
Волоски на руках встают дыбом, а по голеням ползет холод от окон, стен и неровного пола ванной. Я отхожу от кресла, собираю фантики, которые разложила на капельках крови с кончика пальца, встаю, неустойчиво ступая, и бросаю их в огонь печи. Огонь трещит и прыгает, поглощая красные и оранжевые обертки. Я наблюдаю, как они превращаются в ничто. Превращаются в жар и дым. От бликов больно глазам, и я отхожу к
– Ленн, мне надо тебе кое-что сказать.
– Сказать кое-что хочешь?
– Мне кажется…
– Ничего мне не говори, если я тебя не попрошу! Ну-ка иди и набери вану!
– Ленн.
Он смотрит на меня, на его языке видна ириска.
– Я беременна.
– Ты что?!
Мы смотрим друг на друга. Он достает ириску изо рта, и я опираюсь на стол.
– Как эта так?
Я пожимаю плечами.
– Я внутрь ничего не делал! Ничего!
– Я знаю.
– Я на полотенце все делал!
– Я знаю.
– Ты это нарочно, что ли?
– Что?
Он встает и бросается вон из комнаты, хватая по пути свою куртку. Ленн немного спотыкается перед тем, как надеть ботинки. Шкаф с телевизором не заперт, на моей памяти это первый раз, когда Ленн забывает его закрыть. Я наблюдаю за ним из окна, пока он идет к квадроциклу, его синяя кепка все еще на голове. Он едет кормить своих свиней.
Я знаю, что должна думать о малыше, но на самом деле он слишком мал, чтобы о нем думать. Идиотизм какой-то. Я даже не могу его почувствовать. Грудь болит, она стала больше, кожа изменилась, но я не могу думать об этой штуке как о ребенке. К тому же это его ребенок. В какого монстра вырастет этот малыш? В какого демона? Я не могу отвечать за продолжение этого рода. Это было бы преступлением. Последние недели, с тех пор как у меня пропали месячные, с тех пор как я поняла, что должно произойти, я беспокоилась, что этот ребенок вырастет. Будет выглядеть как он. Будет вести себя как он.
Но сейчас мне надо думать о себе. Следующие девять месяцев я буду спать с ним в большой спальне, в его постели. Больше никакого шестидневного перерыва раз в месяц в маленькой комнате. И в ванную больше от него не сбежать. Девять месяцев я буду жить рядом с ним, не отходя ни на шаг.
Я думала, чтобы убить это существо, но я понятия не имею, как это сделать. Может, если б я не приняла одну из этих таблеток, если б выкашляла их несколько раз. Можно ли попробовать словить передоз от таблеток для животных? Ребенка бы это точно убило. Или это бы покалечило нас обоих.
Я молюсь, чтобы этого ребенка не было. Если я не захочу его, если скажу себе, что это всего лишь он, его уменьшенная копия, мерзкая копия, то мое тело сможет исторгнуть его. Возможно. У меня нет связи с этим ребенком, нет привязанности, нет любви. Я хочу, чтобы его не было.
И что теперь?
Как мне быть с этим при моей-то лодыжке?
Я сажусь на обтянутый полиэтиленом диван, лезу в коробку с шоколадками и беру зеленый треугольничек, пралине, его любимые, разворачиваю и даю конфете растаять на языке.
Глава 7
Я пропустила День святого Валентина.
За прошедшие годы я, бывало, поглядывала на перекидной календарь с тракторами на стене, рядом с окном у раковины. Тот самый календарь, который я вешаю каждый
Моя беременность становится видимой.
У меня нет проблем со спиной или с одеждой, ее одеждой. Но я чувствую, чувствую это существо. Его, ее, кем бы это ни было. Я не доверяю этому существу, но люблю его. Как так случилось? От ненависти и страха – к любви. Вот прям так сразу. Я часто думаю об этом крошечном существе, каждый день, каждую минуту. Какое-то время я ненавидела это существо, а затем словно из ниоткуда я приняла его.
Этот ребенок будет моим, не его.
– Поставь чайник на плиту, у меня руки задрогли!
Я беру чугунный чайник с плиты, наливаю в него воду из-под крана, открываю крышку и ставлю на конфорку. Капли воды на дне чайника шипят и скатываются по горячей поверхности, прежде чем исчезнуть.
Ленн весь в краске. На нем его новый комбинезон, он заказал его из фермерского каталога, того самого, который я читаю, когда могу до него добраться так, чтобы камера не увидела. Когда я могу дорваться хоть до какой-то новой информации, нового языка, новых картинок. Каталог Argos годами служил мне верой и правдой. Он столькому меня научил! Я находила умиротворение на его страницах, в оглавлении, фотографиях, незаметных отличиях между тысячами единиц продукта. Но все это было раньше.
– Накрылся, кажется, мой старый плуг, – вздыхает Ленн, пялясь в окно в сторону дороги и закрытых ворот на полпути на ферму. – Но, если повезет, год еще послужит!
Я протягиваю ему пестицидную кружку со сладким чаем бежевого цвета.
– Хочешь, я приберусь в сарае с инструментами? – спрашиваю у него. – Я тут закончила.
Он смотрит на меня, затем переводит взгляд на мой живот.
– Штоб все на своих местах потом оставила, не смей играться, ничего прятать не смей, слышишь?
Я киваю, и он отдает мне в руки свою кружку. На его ногтях каемка от синей краски и окровавленные кутикулы.
С Рождества я думаю о той женщине, которая приходила к нам в гости, о той, которая искала поле для своей лошади. Пытаюсь вспомнить ее имя, но не могу. Мой мозг одурманен. Мягкий. Расплывшийся. У нее были рыжие волосы и она улыбалась во весь рот, это я помню.
Вчера вечером Ленн рассказал мне о своих каникулах в доме на колесах – тех, что он проводил в детстве с матерью. С тех пор как он узнал о ребенке, то рассказывает мне о них все чаще. Без особых подробностей, без сентиментальности, просто о том, куда и как долго они ездили. Он рассказывал скорее о логистике, чем делился эмоциями. Ловля крабов. Сладкая вата. Леденцы с картинками. Я все еще не могу представить себе это, но пытаюсь. Пирсы с игровыми автоматами. Воздушные змеи. Я могу сказать, что это его любимые воспоминания. Ленн цепляется за них. Возможно, именно в те дни он сбегал от всего; его мать, Джейн, позволяла ему сбежать с самой унылой из всех болотных ферм.